ГЕРМОКРАТ, ИЛИ ЧТО МНЕ РАССКАЗЫВАЛИ О ЕГО ПОХОРОНАХ
Графу де Кнапье
Однажды утром меня разбудил непривычный звук голосов; затем все стихло; лошадь била копытом по камням двора, и в ту минуту, как я, встав с постели, открывал окно, в дверь тихо постучали; не дожидаясь ответа, слуга мой вошел в комнату с письмом в руке. Я сломал большую черную печать и прочел, что герцог Гермократ скончался.
Восковая печать слегка оттягивала своим носом уголок развернутого письма; на дворе подковы зазвенели по гравию, и я увидел, как курьер, выехав за ограду, пустил свою лошадь в яблоках галопом; он пронесся вдоль аллей, и я следил глазами, как его неожиданная, стремительная фигура, уменьшаясь, постепенно сокращалась в очертаньях до размеров виньетки на бумаге, листок которой я держал и руке.
Глядя на его зеленый с серебряными галунами камзол, шляпу с желтыми перьями и хлыст с роговой рукояткой, я вспомнил домашнюю и вместе с тем вельможную свиту старого герцога, его замок, дворню, конюшим и псарни, лакеев, конюхов и доезжачих, одних - коренастых и расторопных, других стройных, идущих в высоких сапогах по щебню двора или по песку манежа, иногда показывающих на крыльце свои круглые икры и развевающиеся полы, иногда же сидящих на скамьях в сенях с вязальными спицами, заткнутыми в напудренный парик, - этих комнатных слуг, наглых, жеманных и подобострастных.
Мне представился вновь обширный замок в перспективе бесконечных аллей, в глубине рощ, среди порядка и великолепии садов с прудами и букетами фонтанов. Мне случилось быть там однажды осенью. Мало общительный герцог уделил не слишком много внимания молодому родственнику, явившемуся откланяться перед тем, как отбыть в армию. Мне предстояло там разделять общество его сына Ганса; связанные дружбой мы должны были вместе присоединиться к нашему отряду.
Мы обедали в огромной столовой. Гобелены покрывали стены до самого потолка. Диана среди речных тростников поила собак из водоема. В промежутках между редкими словами слышно было, как журчит вода. Запах вин и пряностей приправлял и заполонял тишину; сахар изморозью поблескивал на искусно разубранных пирогах; плод скатился из вазы, и, сквозь серебро и хрусталь, я мог свободнее, нежели с глазу на глаз по прибытии, рассматривать в продолжение кропотливой церемонии бесконечного обеда, этого худого старика, с седыми короткими волосами, гладко выбритого и сурового, необыкновенная жизнь которого делала его для меня предметом восхищенья и любопытства. На другой день мы уехали с зарей; прошли годы, и вот, теперь он умер. В своей записке Ганс просил меня приехать.
