Мы размышляли обо всем этом в классной комнате бускской школы. А в разбитые окна из сада доносились голоса танкистов, собравшихся у походной кухни:
— Как придем в Берлин, из макарон петлю свяжем для Гитлера.
— Нет, макароны — пища итальянская. На них Муссолини удавить сподручнее.
— Вы, други, караси-идеалисты. Фюрера и дуче надо на пеньковой веревке вздергивать. На макаронах можно вешать только своих интендантов.
И тут же кто-то запел на мотив неаполитанской песенки:
Киньте монетку, киньте, синьоры,
На макароны, на макароны…
Наши размышления прервал Рябышев. Он вошел, как всегда, один, без свиты. Кожаное пальто на руке.
— Что же у вас, отцы-командиры, тьма кромешная? Словно с девками на посиделках.
Васильев отправил адъютанта за керосиновой лампой. Мне вспомнился подвал в Яворове.
Однако лейтенант вскоре вернулся с пузатой «молнией». Только нечем было завешивать окна. Лейтенант снова исчез и минут через десять притащил брезент, каким накрывают танки. Брезент, хоть и большой, но на три окна его, конечно, не хватило.
Пошли в учительскую. Зажгли «молнию». Поверх портретов Пушкина, Франко и Шевченко укрепили карту. Рябышев положил на подоконник пальто, взял школьную указку. Для чего-то попробовал за концы — не сломается ли.
— Завтра занимаем исходный район и во взаимодействии с корпусом Игнатия Ивановича Карпезо наносим фланговый удар по группировке противника, состоящей, если верить разведке, из пяти танковых и четырех механизированных дивизий…
Я прикидывал на клочке бумаги — пять танковых и четыре механизированных примерно две тысячи танков. У нас в корпусе в три раза меньше, у Карпезо — и того нет…
А в саду все еще балагурили бойцы. Голоса их стихли только с появлением ночных бомбардировщиков. Но бомбы были сброшены лишь однажды, да и то за окраиной Буска.
Этой ночью мы с Дмитрием Ивановичем все-таки сумели урвать несколько часов для сна. Миша Кучин раздобыл две охапки сена, достал из чемодана простыни. Мы сняли сапоги, распустили поясные ремни, набросили шинели — и не слышали больше ни голосов под окном, ни бомбежки, ни артиллерийской канонады, гремевшей на северо-западе, севере и северо-востоке.
Когда я проснулся, Рябышева уже не было в учительской. Аккуратно сложенная простыня висела на спинке стула.
Тыльной стороной ладони я провел по щеке и отправился искать парикмахера. Кучин увязался за мной.
— Тебе и брить нечего, а тоже в парикмахерскую… Как часто бывает у татар, на Мишином лице отсутствовала растительность.
