Делать нечего. Я продолжал притворяться и, будто не понимая, озирался на дальние кусты: «Где? Где?» — а сам гнал своего скакуна прочь с дороги, на один, заветный куст. Оставалось только метнуть аркан, и богатырь степных просторов оказался бы у седла. Напрасно: дрофа не дала себя заарканить. Судя по выпущенным блестящим глазам, она была очень удивлена. А потом спокойно показала, как крылатый житель земли, встретившись с несговорчивым существом, может, отбежав в сторону, распластать дородные крылья и, взлетев над его головой, стать небожителем.
А мне пришлось остаться на земле и выслушать вежливые упреки моего спутника.
— Эх, тарга!.. Вам бы выстрелить! Такой, как я, бедняк трое суток мясом бы кормился.
Я рассердился:
— А скота у тебя мало? — Да еще уртель держишь. Бедняк!..
Помолчав, Шагдыр тихо ответил:
— Какой там скот! Я табунщик у князя Ажикая. Мой отец и мой дед служили князю, когда Ажикай еще в люльке лежал. Теперь князь поставил меня в ямские коноводы, а содержания никакого не положил и прокорма никакого не дал. — Тут Шагдыр опять помянул давешнюю дрофу и продолжал: — И раньше так было: на уртелях баи отслуживались только своими конями, а тяжелая работа коновода и табунщика доставалась беднякам и дворовым, вроде меня.
— Ползать перед Ажикаем не нужно. Бросай, уходи. — С видом бывалого человека, я объяснил, как бросил своего хозяина Чолдак-Степана и поступил в солдаты народного правительства.
— Брошу князя — беда придет. Мои старики — отец с матерью доят его корову, тем и питаются [52]. Зарежу их, коли брошу князя. Корову он сразу отберет.
До этой минуты я был так отвлечен дорожными впечатлениями, что, признаться, не обращал внимания, какое у Шагдыра бледное и сухое лицо, как зловеще торчат у него на щеках острые скулы; не замечал, что на истертом козьем полушубке моего товарища видны порядочные прорехи, а сквозь них поблескивает голое светло-бронзовое тело, что подошвы у него подвязаны веревкой и пальцы ног высовываются наружу. Все это мне сейчас бросилось в глаза. Кроме того, я, уже к своему удовольствию, увидел, что Шагдыр, как и я, не заплетает кос и волосы коротко стрижет, оставляя только маленький чуб.
Мне стало жалко товарища, но показывать жалость нельзя. Глядя на дорогу, я громко выговаривал ему:
— Людей надо держаться; да ты не за тех ухватился. Будешь хвататься за Ажикая — долго не протянешь.
— Боюсь. Князь откажется от подоя, заберет корову. Да, красные, говорят, в свою страну добрых людей угоняют на каторгу.
