Как теперь быть? Я услышал крик Чолдак-оола:
— Слезай! Ко мне!
Я спрыгнул в снег.
— Вперед! Беги!
Я побежал опрометью. Чолдак-оол на своей лошади догнал меня, и я, ухватившись за повод, ввалился в его сани.
Чолдак-оол передал мне вожжи и взял в руки аркан. Пустые сани, которые мы тщетно старались догнать, оказались впереди направо от нас. Их было еле видно в предрассветной мгле. Чолдак-оол верно рассчитал — сказалась кочевая сноровка. Пущенная им петля зацепилась за передний конец левого полоза мчавшихся впереди саней. Чолдак-оол приказал мне повернуть еще влево и подхлестнуть коня. Тогда наши сани, соединенные длинной веревкой, пошли под углом, как крылья невода, загребая отводами целинный снег. Кони убавили ход и вскоре остановились.
Мы вернулись к обозу, оставшемуся на перекрестке. Заря еще не занялась, но небо, с вечера затянутое облаками, очистилось. Ярко вспыхнули звезды, как будто спешили наиграться в темной синеве, пока не настал рассвет. Кругом было тихо-тихо.
У меня стучало в ушах, ныла голова, жгла ссадина на руке.
— С чего давеча Степан так разозлился? — спросил я Чолдак-оола.
— С чего? Ты заложил в сани его верхового жеребца.
— А ты видел, как я закладывал, почему молчал?
— Я думал, что он позволил. Даже позавидовал — новичку-любимчику все можно. Теперь вижу — не так.
Мы выстроили обоз и покатили своей дорогой. Вскоре на берегу Каа-Хема зачернели стога в снеговых шапках.
Подъехав к воротам изгороди, за которыми стоял самый большой стог, Чолдак-оол весело крикнул:
— Вот мы и на месте!
Я побежал отворять заворки [25].
— Теперь что делать?
— Тащи веревку.
Я подал аркан Чолдак-оолу. Он так же ловко, как в дороге, метнул его ввысь и перекинул через стог по самой середине.
— На, крепко держи этот конец, а я полезу с того краю.
Чолдак-оол скрылся за стогом и оттуда крикнул:
— Ну?
— Ну! Ну!
Веревка натянулась. Я, упираясь, пыхтел, Чолдак-оол потяжелее меня.
Вдруг веревка ослабла, — значит, он уже наверху.
Я отпустил свой конец и посмотрел на снежную шапку стога, распоротую веревкой. Где же Чолдак-оол? Он выбежал из-за стога, яростно замахнулся ручищей, и я полетел наземь. Никогда я не чувствовал себя таким обиженным. Ведь я же не знал… я не нарочно… он мой друг. Я поднялся, но слезы, от которых я давно отвык, текут и текут.
Посмотрел на Чолдак-оола, и сразу прошла обида: он весь в снегу, на лице кровь — плюхнулся с такой высоты, а наст на снегу острее стекла. Я понял, что очень виноват перед ним.
