— Куда вы ходили? Что принесли? Покажи, что в мешке.
Мы ликовали, плакали от радости, крепко держась за подол матери. Она вся посветлела, прижала нас к себе и целовала каждого.
— Ах вы, мои барашки! Сильно проголодались? Промерзли?
Мы наперебой стали рассказывать о том, что случилось в отсутствие матери и Албанчи. Пежендей успел сказать первым:
— Черликпен раскопал в снегу белую куропатку.
— Два крыла оставили вам… — подхватил я, выбегая вперед и приплясывая.
— А потом съели! — перебил Пежендей.
А я добавил:
— На другой день.
Последней заговорила Кангый:
— Таш-Чалан опять нас прогнал…
Войдя в чум, мы набросились на мешки, принесенные матерью и сестрой. Албании развязала их, мы заглянули в первый мешок. В нем была обглоданная до хрящей баранья шея, объедки талгана [6], похожий на мерзлую землю комок замороженной чайной гущи и крошки сухого чая, завязанные в тряпицу. Все это было пересыпано отрубями и зернами пшеницы.
— Это все, — сказала мать. — Зайдешь к богатому — выгонит из юрты. А бедняки могут поделиться только тем, что у них есть.
Мы обступили мешки и старались наперебой запустить в них руки.
Мать остановила нас:
— Не хватайте. Я сама поделю.
Мы отошли от мешков, но не могли отвести глаз в сторону, от нетерпения открывали рты и глотали слюну.
Мать поделила принесенное. Старшая сестра достала щепотку свежего чая, подмешала в него истолченной коры лиственницы, вскипятила и подбелила козьим молоком.
Когда лесная птица выведет птенцов, она холит и растит их. Пока они не вылетят из гнезда, хлопотливая мать не знает покоя. Сама она не съест ни зернышка, ни червячка, пока большеглазые птенцы не перестанут вытягивать шеи и жалобно пищать. Точно так же и наша мать. То, что она с таким трудом собирала в юртах, раскинутых по степи и в предгорьях, тотчас исчезало. Она никогда не дожидалась, пока мы доедим все зерна и допьем весь чай, — а снова и снова пускалась в путь.
Мать стала снова втихомолку собираться. Я подумал: уйдет и опять меня не возьмет. Кангый и Пежендей все ходят в лесу. С ними Черликпен. Меня не берут — мал, и я останусь один.
Мне так захотелось идти вместе с матерью и Албанчи, что я сказал:
— Если ты куда-нибудь пойдешь, я не останусь. Ты всегда говоришь «ненадолго», а потом долго не возвращаешься.
— Не говори пустого. В такой сильный мороз, голый — куда пойдешь?
— Нет, возьми, — настаивал я.
— Не повторяй пустых слов, не спорь, все равно здесь сидеть будешь.
