- Здесь?
- Конечно. Я отвернусь.
- Да, наверно...
Шварц подошел и посмотрел ей в глаза. Желая понять, чего же хочет он от нее, она вдруг опять угадала в его взгляде то самое призывное выражение, что когда-то поразило ее при первой встрече с ним. Это длилось одно мгновенье, но душа опять ожила и забила крылышками, и будь что будет - то, что происходит здесь с ней, никого не касается!
Он достал из кармана комбинезона маленькое смятое и уже влажное махровое полотенце:
- Возьми. Окунешься - сразу растирайся...
Ступив в воду, она испытала чувство, что попала ногой в жидкое ледяное стекло. Она бросилась вперед, но холод оглушил ее, лишил дыхания, и только на какую-то долю секунды она почувствовала вокруг пульсирующе-живое: плоть реки, которая, однако, была так беспощадна и сильна, что, несомненно, скомкала и унесла бы ее, если б она не бросилась, как рыба, к какой-то мели и, почувствовав под собою дно, попросту не заорала:
- А!-а!-а!
Шварц бросился к ней, ошеломленно глядя на ее тело своими безумными глазами:
- Лена, что с вами?
- Ничего, - сказала она. - Отвернись.
Впечатление было, будто с нее содрали кожу.
Она не спеша вытерлась и оделась, теперь действительно ощущая во всем теле счастливый холодный звон. Потом подошла к Шварцу, села рядом и улыбнулась. Шварц тоже улыбался и молчал. В улыбке его сквозила какая-то горечь, словно бы извинение за то, что он не делает того, чего она ждет от него. Она вздохнула и села на бревно у самой воды. Шварц покорно сел рядом так, что, протянув руку, мог бы обнять ее. Но он не обнимал.
Внезапно, рассыпая золотые в последних лучах солнца брызги, на перекате ударила огромная рыба.
- Что это? - прошептала она.
- Чавыча на нерест идет, - с какой-то неясной нежностью сказал Шварц. Вот ведь тварь: без страха и без греха.
- Без греха? - изумилась она. - А при чем здесь грех?
- До нас на этой земле жили ительмены, - с тем же странным глубоким чувством проговорил Шварц. - Иногда мне кажется, что их голосами говорит земля. Целый народ не может исчезнуть бесследно. Их завещание - природа, которую они сохранили в неприкосновенности...
- А вы философ, Андрей, - сказала она и поцеловала его первая. У него были сухие, горячие губы и такие сильные руки, что она вся хрустнула под его ладонями. Он долго и нежно пробовал ее губы на вкус, потом сказал:
- Какие сладкие.
И в тот же миг отпустил ее.
Она еще ждала чего-то, но он вдруг встал, почему-то усмехнулся и произнес:
