- Элеонор, - он тоже приподнялся на подушках и сел с ней рядом, легонько взял ее за подбородок, развернул лицом к себе и посмотрел в глаза. В них он не увидел ничего нового - все то же смятение чувств. - Элеонор, - повторил он, - должно быть, тебе страшно ломать всю свою жизнь, но сейчас наступил момент, чтобы ты смогла, наконец, решить, будем ли мы вместе. Я на этот вопрос для себя ответил уже давно, и сейчас все зависит от тебя. Я понимаю, что тебе страшно бежать в неизвестность, становиться спутницей дезертира, но поверь, у меня есть план, как почти без риска добраться до Рима. И как бы скептически ты ни относилась к тому, чем я занимаюсь, и собственно к моим способностям, я сумею тебя защитить в этом путешествии, а потом дядя позаботится, как переправить нас в более безопасное место.
Он почувствовал мощный эмоциональный всплеск - в нем переплелись боль, обида, раздражение:
- Твой дядя - последний человек, у которого я попрошу помощи, - зло бросила она, резко поднялась с кровати, набросила на себя расшитый китайскими драконами шелковый халат и вышла из комнаты.
Времени на уговоры больше не было. Рихард быстро оделся и отправился на ее поиски по довольно большой квартире. Он нашел ее в гостиной - она забилась в угол массивного кожаного дивана, сжалась в комок и спрятала лицо в колени. Плечи ее немного вздрагивали, но она не издавала ни звука - рыдать и истерично заламывать руки было не в ее привычках, и он вообще редко видел ее плачущей. Рихард сел рядом и принялся гладить ее немного растрепавшиеся волосы. Некоторое время она никак не реагировала, потом, наконец, подняла голову, посмотрела на него глазами, полными слез - именно такой он увидел ее в первый раз в этой же самой квартире весной 38-го - и с усилием выговорила:
- Я люблю тебя, мой мальчик, но не проси меня ехать с тобой. Я так поступаю, не потому что боюсь что-то менять в своей жизни, просто я не хочу стать для тебя обузой - и в твоем бегстве и в твоей судьбе.
Разумом Рихард понимал, что пришло время использовать парапсихологические методы убеждения, но так и не решился на это. Все-таки он любил ее все эти шесть лет, и потому сама мысль о подчинении ее воли показалась ему кощунственной и аморальной. Наверное, из-за высокого эмоционального напряжения он не вполне ясно запомнил дальнейшие события. Должно быть, он еще что-то ей говорил, продолжая гладить ее волосы, возможно, она тоже что-то ему отвечала в то время, как минутная стрелка неумолимо отсчитывала последние отведенные им мгновения.
