Для того, чтоб продолжать петровское дело, надобно государю так же откровенно отречься от петербургского периода, как Петр отрекся от московского. Весь этот искусственный снаряд императорского управления устарел. Имея власть в руках и опираясь, с одной стороны, на народ, с другой — на всех мыслящих и образованных людей в России, нынешнее правительство могло бы сделать чудеса без малейшей опасности для себя.
Такого положения, как Александр II, не имеет ни один монарх в Европе, — но кому много дается, с того много и спросится!..»
1 ноября 1857 года — «Отсутствие николаевского гнета как будто расшевелило все гадкое, все отвратительное, все ворующее и в зубы бьющее — под сенью императорской порфиры. Точно как по ночам поднимается скрытая вонь в больших городах во время оттепели или перед грозой.
Для нас ”так это ясно, как простая гамма”: или опасность — или все начинания не приведут ни к чему».
1 декабря 1857 года — учитель Московского кадетского корпуса похвалил новые начинания Александра II — учитель отставлен: «При Николае нельзя было слова сказать против глупых и нелепых указов его. При Александре так же опасно похвалить, когда он сделает что-нибудь умное и полезное».
15 февраля 1858 года — после получения известий о начале освобождения крестьян, Герцен обращается к царю с теми словами, которые будто бы произнес римский император-язычник, признавая правоту Христа:
«Ты победил, Галилеянин! […] С того дня как Александр II подписал первый акт, всенародно высказавший, что он со стороны освобождения крестьян, что он его хочет, с тех пор наше положение к нему изменилось.
Мы имеем дело уже не с случайным преемником Николая, — а с мощным деятелем, открывающим новую эру для России, он столько же наследник 14 декабря, как Николая. Он работает с нами — для великого будущего».
1 апреля 1858 года —
«Письма, полученные нами, печальны. Партия Александра Николаевича решительно не в авантаже. Орловы и Панины в Петербурге, Закревские в Москве одолевают и смело ведут Россию и царя вспять […]
Вместо уничтожения цензуры — цензуру удвоили, запутали; прежде цензировали — цензоры, попы и тайная полиция; теперь все ведомства будут цензировать, каждое министерство приставит своего евнуха к литературному сералю, и это в то время, как ждали облегчения цензуры […] Заставить молчать, позволивши хоть немного говорить, — трудно и нелепо. Русская литература переедет в Лондон. Мы ей, сверх английской свободы и родного приветствия, приготовим лучшую бумагу и отличные чернила».
