Человек посередине и был Космонавт, Хэнк Уоттс. Он снова набрал тот вес, который сбросил, пока я тренировал его. Тогда его второй компакт еще не стал платиновым, но предаваться воспоминаниям можно и в другое время. Он был одет в красную рубашку, красные штаны, красные туфли, на голове — маленькая круглая красная шляпа. На шее красовалась золотая цепь, продав которую я смог бы спокойно выйти на пенсию. В правой руке он держал косяк размером с хорошую сигару.
Хэнк, он же Космонавт, сделал глубокую затяжку. Он надул щеки, как трубач, затем выпустил из угла рта струйку дыма.
— Улет, — улыбаясь, произнес он с видом знатока. — По сотне долларов за четверть унции, но оно того стоит.
Двое других выглядели не менее круто. Они явно заранее отрепетировали свои роли. У одного на голове была черная нейлоновая спортивная шапочка. На вид он весил фунтов двести семьдесят, очень плотный и внушительный. Мускулистый торс обтягивала черная кожаная майка. Увидев у него на шее серебряное распятие, я почувствовал некоторое облегчение, поскольку предпочитаю путешествовать с христианами.
Второй, высокий и худой, был одет в белую шелковую пижаму и черные сандалии. Волосы, заплетенные в тугие косички, походили на ржаное поле где-нибудь в Канзасе, если смотреть на него с самолета. Я обратил внимание на изящные руки с длинными тонкими пальцами. Один из пальцев украшало массивное золотое кольцо с рельефным белым черепом, который при случае мог бы оставить весьма памятный отпечаток у кого-нибудь на лбу.
Хэнк нажал на встроенную в подлокотник кнопку, и музыка оборвалась. Он сунул руку в карман, достал серебряный портсигар и положил в него предварительно затушенный косяк. Все его движения были аккуратными и точными. Он щелкнул замками стоящего на полу дипломата и вынул стенографический блокнот и дорогую ручку с золотым пером.
— Ты умный засранец, — заявил он мне. — Хочу узнать твое мнение по одному вопросу.
— Ладно, — согласился я. — Кстати, спасибо, что подвез.
— Я тут песню пишу для нового альбома, но никак не могу придумать название, понимаешь?
— Конечно.
— Я вот думаю, — серьезно продолжал он. — Как ее назвать: «Твоя задница — моя судьба» или «Твоя задница — мое предназначение»?
Господи, со мной ли это происходит?
Я посмотрел сквозь темное стекло на темное небо, обдумывая столь темный вопрос. К искусству Космонавт относился уважительно, и равнодушный ответ мог быть воспринят как оскорбление.
— Ну, — сказал я. — По-моему, лучше «Твоя задница — моя судьба».
