Потемнело в конюшне на миг единый, дверь скрипнула. Алена, как же без нее!
— Небось думаете — спасибо вам за пчел скажу?!
Я и в ус не дую, знай коня скребницей оглаживаю:
— Что ты, Алена, и в мыслях не было — прежде от кобылы доброго слова дождешься, чем от тебя!
— Немудрено — кобыл-то вы холите, а девок морите. Из-за таких, как вы, и матушка моя в могилу сошла!
— Холит он, как же, — вещает Сивка сквозь торбу глухо, утробно, — плеткой ласкает, шпорами голубит…
Треснул я его скребницей промеж ушей:
— Ты чего на хозяина поклеп возводишь, сивый мерин?!
Коню хоть бы хны — башка пустая, и не такое выдержит.
— От мерина слышу! Ты чеши давай, не отвлекайся…
Алена бедная ушам своим не верит, от Сивки пятится:
— Не может того быть, это ты за коня говоришь, надо мной насмехаешься!
Волчок на соломе дремал, а тут голову поднял, пасть в усмешке языкатой распахнул:
— Что ты, царевна, он и за себя-то толком сказать не может, я за всех троих отдуваюсь!
Вылетела Алена из конюшни, как кошка ошпаренная!
— Чур нас от Вахрамеихи! — говорит Соловей. — Авось больше не свидимся…
Не проведывают навье царство ни солнце красное, ни луна ясная — все деньки серые, все ночки темные, цельный терем скради — и то не сразу приметят. Прокрались мы к покоям невестиным, залегли в засаде — я за сундуком, Семы с двух сторон за углами коридорными. Вахрамей Любушины покои на ночь замком амбарным опечатывает, а она по нашему велению вдобавок изнутри запирается. Царь ключ при поясе носит, в самих же покоях запор хлипкий, с одного удара выбить можно. Стражи что-то не видать, так и захотелось вороном каркнуть: «Не к добру!» Лежим, выжидаем… Вот те напасть, дождались! Вахрамей, чтоб ему пусто было, своей царской персоной к двери заветной пожаловать изволил. Подошел, согнулся, в щелочку глянул. Долго глядел, у меня аж левая нога затекла. Наконец постучать отважился:
— Любуша, душа моя, спишь ли ты?
Лягушка и не говорит, и не молчит — хихикнула эдак неразборчиво.
— Выдь ко мне, краса-девица! — приплясывает перед дверью Вахрамей. — У меня в покоях вино сладкое, пряники печатные, сахарные…
Лягушка девичество свое блюдет и к царю не выходит. Потоптался царь у двери, рукой махнул и пошел, да не в свои покои, а по коридорчику. Семе Соловью впотьмах чуть руку не отдавил.
Только мы без него пообвыкли, изготовились лягушку выручать — снова нелегкая царя несет, да с цветочком! Поглядел в щелочку, постучался:
— Любуша, ну выдь на минуточку! Я те подарочек принес, хидею заморскую, раз в тыщу лет цветет, всего-то одну ноченьку, и то ежели луна на ущерб!
