Галерка снова взорвалась аплодисментами. Побагровевший господин кинулся прочь из зала. Я заметил раздраженное лицо Чинизелли: выглянув из-за занавеса, он что-то выговаривал человеку во фраке, а тот лишь разводил растерянно руками.
— Не кажется ли вам, что Дуров ведет себя слишком неосторожно? — обернулась мать к художнику.
— О да! Гражданской смелостью бог его не обделил. Не исключаю, что и сегодня дело может обернуться полицейским протоколом, а то и штрафом...
Дождавшись, когда зал затихнет, Дуров продолжал:
— Впрочем, в порядке исключения я мог бы взять еще одного пассажира: малолетнего, не занимающего много места. Имеются ли желающие?
И задержал взгляд на нашей ложе: позднее я узнал, что артист и художник были знакомы.
— Как зовут тебя? — обратился Дуров ко мне.
— Шурик.
— Шурик? Превосходное имя!.. Ну, а хотел бы ты, Шурик, прокатиться по моей дороге?
Мать обеспокоенно шевельнулась, но Дуров отвесил ей галантный поклон:
— Мадам! Разумеется, без вашего согласия я не решусь. Но поглядите сами: ваш сын мечтает о такой поездке!
Дальнейшее произошло молниеносно. Мать слова не успела выговорить, как сильные и ловкие руки выхватили меня из ложи.
— А теперь в путь-дорогу, Шурик! Кстати, в каком классе ты предпочитаешь ехать?
— На паровозе!
— На паровозе? Лучше быть не может! — восхитился Дуров. И обратился к дежурному по станции: — Не откажите в любезности, Гусь Иванович, дайте сигнал к отправлению.
Вытянув длинную шею, гусь лапчатый схватился клювом за веревку колокола. Пес-барбос ударом лапы перевел стрелку. Мартышка-машинист дала троекратный заливистый свисток. И поезд тронулся, шипя, пыхтя, стуча колесами. И спереди, верхом на паровозе, восседал Анатолий Леонидович Дуров, и я сидел у него на колене, и душистый ус щекотал мне щеку, и бубенчики на длинных рукавах продолжали звенеть...
После, когда капельдинер вернул меня из-за кулис в ложу и я, переполненный блаженством, лишь крутил головой, мать тронула ладонью мой лоб:
— Так и есть. У ребенка лихорадка, жар!
— Ни то ни другое, — возразил художник. — Это называется первой встречей с искусством.
— С искусством? Но ведь это всего лишь цирк!
— Это искусство! — подтвердил художник.
Выйдя из цирка, мы снова попали в туманную мглу: она сделалась еще плотнее, влажной пылью ложилась на лицо. У входа в Дворянское собрание по-прежнему разгружались санитарные кареты, и ряды носилок, не убывая, ждали своей очереди на мокром булыжнике.
