Теперь и на Ромку Рукавицу что-то нашло. Он добавил:
- И Самохин сказал ей: мы с вами где-то встречались. А Люська ему: интересно, где?
- Да, наверное, - согласился Генка Щелкунчик. Согласился просто, не чувствуя, что каждый из нас готов взорваться от напряжения. - Я думал, она не поверит...
- Чему? - спросил Валерка Ветер.
- Кому? - предположил я.
- Приозерскому. Да, Приозерскому. А она ему поверила, согласилась, что должна от меня уйти. Он ее загипнотизировал.
- Кто, Приозерский? - обозлился Ромка Рукавица. - А может, Самохин?
В общем-то, я понимал настроение Ромки Рукавицы. Он пытался объяснить нам то же, что понял я - Люська чужая, и она не должна быть поводом для такого горя. Она просто недостойна сильных чувств. Я-то понимал, но ведь дело было не в Люське, а в Генке Щелкунчике.
- Она в него влюблена, - сообщил Генка Щелкунчик. Я не был уверен, что он обращался к кому-то из нас. Он думал только о Люське, Дюймовочка исчезла, ее больше нельзя было носить в кармане, она больше не засыпала в сердцевине самого большого тюльпана, а на подоконнике остались следы ее крохотных ножек, две маленькие капли води и ничего больше.
- Она говорит, что он будет художником, - продолжал Генка Щелкунчик. -Она говорит, что у него талант. Что он очень умный. Я убью его.
- Убей лучше меня, - предложил Ромка Рукавица. Видимо, по привычке.
- Дурак, - сказал Валерка Ветер. Ромка Рукавица вздрогнул.
- Конечно, - ответил он, - ты у нас умный. Тебе-то хватило ума отказаться от роли, вот и повезло. А мы все тут остались в дураках. ,
- Да ты же первый посоветовал мне отказаться, - вспылил Валерка Ветер. - Если бы ты мог, ты бы один снимался .в этом фильме, а нас бы близко не подпустил!
Теперь и я озверел. Я знал, что Валерка Ветер не прав. Я крикнул:
- Перестань! Ты не знаешь, что говоришь! Ты сам завидуешь нам всем, потому что у нас это было, а у тебя нет!
- А ну-ка повтори, - побледнел Валерка Ветер.
- Вы что думаете, - встрял Фимка Таракан, - вы думаете, что Приозерский может нас поссорить? Забудьте о нем. Все закончилось, у него больше нет над нами власти.
- Оказывается, есть, - сказал я, потому что вспомнил причину ссоры и снова посмотрел на Генку Щелкунчика. Всеми забытый, он, кажется, не слышал нас. Согнувшись так, что нос уткнулся в коленки, Генка Щелкунчик плакал. Я зажмурился и разжал кулаки.
XV
Дальше стало еще хуже. Медленно подступило 19 ноября. С каждым днем во мне все сильнее прорастал побег, посаженный Павлом Приозерским. Я помнил, что я предатель. И я бессознательно искал случая предать. Памяти становилось тесно. Именно 19 ноября она заявила о себе.
