Должно быть, я истошно завопила, потому что к нам в комнату тут же ворвалась няня, и надо было видеть, какую умильно-кроткую физиономию состроил Артур.
— По-моему, у Марши снова началась горячка, — участливо сообщил он. — У нее галлюцинации.
— Какие еще галлюцинации? — подозрительно спросила няня.
— Ой, знаете, ей чудятся какие-то рыбины, ну и все в таком же духе, — ответил он и шмыгнул к себе в постель, прихватив свою добычу.
Когда миссис Кертис привела меня в «госпитальный отсек», я вспомнила, что не заглядывала туда уже много лет. Кое-что здесь переменилось. В первой комнате— няниной — по-прежнему стояла раскладушка, однако теперь это помещение превратилось в хранилище всякой всячины: старых оконных сеток, давно позабытых игрушек, битого фарфора, всевозможных сундуков, чемоданов и старинной мебели, выброшенной за ненадобностью.
Миссис Кертис стояла с несколько виноватым видом.
— Больше было некуда девать весь этот хлам, — сказала она. — Прямо не знаю, что со всем этим делать.
Другая комната, собственно изолятор, заставила меня пережить едва ли не потрясение. Будто и не было этих долгих прошедших лет, и я снова здесь— упирающееся дитя, посаженное на карантин.
Вот и наши две кровати, аккуратно застеленные. Ветхий коврик и книжная полка с кое-какими нашими старыми книжками. Даже крохотная ванная комната— и та приготовлена, на полочке лежит мыло, на гвоздиках— свежие полотенца. Наверное, миссис Кертис много лет поддерживает все здесь в таком порядке; меня вдруг захлестнуло острое чувство вины.
Однако воздух в комнате был довольно спертым. Я подошла к окну и распахнула его.
— Мы с братом не раз выбирались отсюда этим путем, — сказала я. — По водосточной трубе.
— Удивительно, как это вы не переломали себе ноги, — саркастически заметила миссис Кертис.
Затем я спустилась вниз, оставив окно открытым: однако день уже не казался мне таким радостным и веселым. Тяжко было сравнивать беспечного Артура-мальчишку с тем Артуром, которого я знала сейчас. Я всегда обожала его. И я страдала за него, видя, через какие муки ада ему пришлось пройти, — ада, в который женщина способна превратить жизнь мужчины. И свобода досталась ему слишком дорогой ценой. Однако он был готов заплатить любую цену, чтобы обрести свободу.
— Двенадцать тысяч в год! — воскликнула я, когда он рассказал мне. — Но это же просто ужасно, Артур.
— Это сумма, названная Джульеттой, и она от нее не отступится, — мрачно ответил он.
