Варкула задумчиво погладил глубокие шрамы на лице. Возможно наследник из его сына никудышный, зато совсем неплохой союзник и исполнитель его замыслов.
Лано рядом переминался с ноги на ногу. Ему хотелось поскорее убраться из этого непонятного ему помещения. Зачем «старикам» зеркала? Зачем им нужны такие огромные строения, если сами они и на треть едва дотягивают от их высоты? В мозгу вспыхнула общая бесформенная неприязнь к старожилам: вечномолодые, вечнопостоянные. А эта их ми-ми-ка! Разве она не извращение природы?..
— Ты всё сделал? — Варкула вопросительно взглянул на сына.
— Разумеется, — немного помолчав, ответил тот. — Заменить одного из Смотрящих при Арене оказалось проще ожидаемого… Отец, твои слова… О том, что мы и ки'коны одних корней… Я хочу знать, с чего все началось. Индра назвал росей своими братьями, и тогда выходит, что…
— Ты много думаешь о пустом! — отрезал правитель, скрестив на груди руки. — Ты говорил с НИМ!
На окна опустились термостойкие ширмы. С потолка посыпался песок, заскрипели, раздвигаясь, древние плиты, открывая ночное черно-синее такое долгожданное небо.
— Да. Мне удалось перекинуться с Индрой парой слов: он и мысли не допускает о переходе на нашу сторону…
— Так верит Перуну? — Варкула недобро оскалился и взглянул на сына.
— Не то чтобы… Я вообще не понял: верит ли он во что-либо в принципе… Скорее он его… любит… С ним бесполезно договариваться. Это не наш тип. — Лано украдкой взглянул на отца.
— Хранитель жив?
— Возможно. Не было времени проверять. Отец, есть еще кое-что. Ты должен…
— Хорошо, — оборвал его Правитель. — Можешь идти и передать матери, что я желаю её видеть.
— И только? — удивленно просвистел Лано. — А вои? Они давно ждут.
Варкула поднял на первенца тяжелый взгляд. Сверху в зал ворвался мощный порыв ветра, вздыбив тяжелый плащ Правителя.
— Я, кажется, говорил тебе не соваться в государственные дела! — глухо обрезал он, взмахом руки, указав сыну на дверь.
— Когда мне приходить?
— Когда я сам тебя позову. — Правитель слышал, как Лано побрел к выходу, но оборачиваться не захотел. Он не любил своих детей и не желал лицемерить. Каждому в этом мире своё: кому-то дети, кому-то любовь, кому-то битвы, кому-то хлеборобство, а ему видимо — месть и вечный мрак одиночества…
