Сколопендр и планктон | страница 63



— Я стесняюсь!

— Тогда я прочту сам! — вызвался Майор и хорошо поставленным голосом начал:

НЕОБЫЧНЫЕ НАМЕРЕНИЯ
Человек сидел за столом
И писал, в бессилии злясь.
Постепенно страницу белую
Покрыла словесная вязь.
Вот наконец и все.
Нажал на кнопку звонка.
Посыльный в фуражке.
Скорей! Вот деньги! На телеграф!
По ступенькам то вверх, то вниз.
Теперь ногой па педаль.
Тормоз. А вот и окно.
Вот бланк. А теперь домой,
Деньги держа в руке.
И километры пути
Вверх-вниз, что твои шаги.
Вдоль поездов, земли.
И все же не как шаги.
Путь длинен по проводам.
Как пленников, гонят вдаль
Слова от столба к столбу.
Не дай Бог, столбы упадут.
И множество долгих верст
За краткий единый миг
— Катушкам спасибо скажи,
Что держат слова в плену.
А тот, кто их написал,
Сидит с сигарой во рту,
Теребя газету рукой.
Ах, версты, версты пути,
Звеня кандалами, брести,
Где дроссель — как надзиратель,
Где слово, как мышь на дне
В синем кувшине медном.
Сигара меж тем догорела.
Волнение прочь. Вот-вот
Получит он весть от Дюдюль.

— Неплохо, — заметил Майор после некоторого молчания. — Но ощущается влияние прочитанных книг. Вернее, книги. Томика Верхарна.

Ни Майор, ни Провансаль не обращали внимания на то, как засуетились официантки, как столпились они за стойкой бара, чтобы лучше слышать.

— Ты тоже стихи пишешь? — спросил Провансаль. — О знал бы ты, как я тебя ненавижу!

В отчаянии он ломал себе ноги.

— Сейчас прочту одно стихотворение, — сказал Майор, — а ты послушай!

Майор снова задекламировал:

I
Беретка набекрень, штиблет зеленый лак,
от фляжки коньяка топорщится карман,
красавец и поэт, с утра до ночи пьян,
кутил по бардакам распутник Арманьяк.
Южанин и француз, он свет увидел там,
где пахнет чесноком и купол голубой.
Итак, он был поэт, притом хорош собой,
а значит, ни к каким не склонен был трудам.
Пятерке шустрых дев доверил тело он,
а духом воспарял и вызов слал в века:
кропал себе стихи под сенью погребка,
где всякий нос блестящ, а разум притуплён.
Его мужской приклад, налит тугим свинцом,
исправно по ночам обойму разряжал.
Как жаркий жеребец, он всепобедно ржал:
семнадцать раз подряд — ни разу в грязь лицом!
II
Увы, гнилой упырь, угрюмо устремя
на Арманьяка взор, в котором жизни нет,
зеленый вурдалак, вошел, когда поэт
— о высший пилотаж! — овладевал тремя.
Ужасна сила зла, когда, исполнен сил,
в минуту пылких игр ты разом свален с ног
Несчастный Арманьяк не закричать не мог:
так сифилис его внезапно подкосил.
Отнялся всякий член — такие вот дела!
Еще он бормотал, пуская пузыри…