— Да что за место?
— Дыра каменная. Я там когда-то старательствовал, золото искал. Десять лет тому. Там и руку оставил.
— Ты ж говорил, ее на германской оторвало?
— Мало чего я говорил. Не был я на германской. И не вахмистр я никакой. Бумажки чужие. Погоны тож. К поезду золотому прибиться хотел.
Прапорщик покрутил головой, но ничего на это не сказал.
— А как руки лишился?
— Заряд динамитный не так положил. Ну, мне руку-то камнем и прижало. Не выдернуть. Коготок увяз, птичке пропасть. И нет никого, один я там был. Делать нечего. Жгутом повыше локтя перетянул, топором жахнул… Главное, впустую всё. Не было там золота… Ништо. Не было, а теперь будет. Идем, паря, идем.
Следующую ночь они провели в овраге у костра. Выбившийся из сил прапорщик спал, подложив под голову мешок с монетами.
Семенчук курил, шевелил суком огонь и всё бормотал что-то, бормотал.
Добродушно поглядел на спящего.
— Охо-хо, молодость.
Поправил на мальчишке сползший полушубок.
— Спи, милай, спи.
Утром они шли след в след по узкой тропе, над обрывом, под которым белела замерзшая река. На лыжах передвигаться здесь было невозможно. Они остались торчать в снегу, за утесом.
— Далеко еще? — спросил Левицкий.
За день и две ночи его свежее лицо обветрилось, губы растрескались, глаза запали.
— Последний раз вот туточко передохнем, а там уж рукой подать. Сымай поклажу, парень. Передохни.
Семенчук сел на край, свесил ноги в валенках и беззаботно поболтал ими. За все время он не спал ни минуты, но усталым не выглядел.
— «Из-за острова на стрежень», — запел он, озирая речной простор. — Красота-то, а? Я, милай, красоту ужас как люблю.
Прапорщик смотрел на него с удивлением.
— А летом тут, знаешь? Тайга зеленая, небо синее, река черная. Осенью еще краше. Вон из-за той сопки журавли по небу как запустят…
Семенчук показал на лесистый холм, горбившийся вдали. А когда юноша повернул голову в ту сторону, вахмистр выдернул из пустого рукава нож и полоснул товарища по горлу. Проворно поднялся, ударом ноги сшиб хрипящего прапорщика вниз.
Тот сорвался, но кое-как вывернулся и слепым движением схватился за первое, что попалось, — за лямки тяжелого рюкзака. Раненый несомненно рухнул бы с обрыва вместе с мешком, если б Семенчук не успел схватить рюкзак за вторую лямку.
— Не балуй! Что золотишко донес, спасибо. Куды бы мне, однорукому? А ныне лети себе с богом.
Левицкий вряд ли его слышал. Глаза прапорщика закатились, изо рта вырывалось сипение, но пальцы судорожно сцепились, не разжимались.
