Только крошечная страховка, ни одного пфеннинга из большого богатства. Этого не могло быть. Я должна была что-то недосмотреть. Только в тот момент я не могла об этом думать. В моей голове был вакуум и только одно единственное утешительное осознание внезапно закружилось в пустоте. Это был вовсе не Роберт — тот, кто заходил ко мне в предрассветных сумерках и так странно себя вел. Это же был действительно только сон, возможно реакция на воззрения Пиля и на то, что Серж и Олаф думали обо мне.
Потом мы пошли еще к гаражу Роберта. Он был достаточно большим для двух автомобилей. Там стоял «рено» Изабель. Слева на стене находились несколько полок. Но там не стояло ничего, похожего на емкость с моторным маслом. Волберт, с невыразительной миной, положил в карман ключ. «Мы пошлем пару коллег, которые заберут Вашу машину», — сказал он. — «А до того, сделайте сами себе одолжение, фрау Бонгартц, оставьте ее стоять так, как она сейчас стоит. Ничего не трогайте, ничего не меняйте. И заприте Ваш гараж, чтобы никто другой тоже ничего не смог изменить».
Это было хорошее чувство. То, как он это сказал, делало нас почти союзниками. Он знал также хорошо, как и я, что только у одного человека Роберт мог быть на совести. Он только не мог этого доказать.
Как только Волберт и его помощник уехали, я увидела Изабель стоящую у одного из окон наверху. При виде ее, меня просто потянуло на кухню. Взять один из больших мясных ножей, пойти наверх, располосовать ее безукоризненное личико, и последний разрез провести через шею.
Я не знаю, как я пришла обратно в свое Ателье. И я не знаю, как долго я била резцом по каменной колоде в углу. Пока моя рука не обессилела и не онемела от напряжения. У меня все еще была потребность пойти наверх. Не обязательно с ножом. Резец тоже годился на то, чтобы бить по ней так долго, пока я не выбью из нее, почему Роберт должен был умереть.
Какой трюк она выдумала, чтобы обойти условия отцовского завещания? Рассчитывала ли она на то, что там не было никакого предписания на случай, если Роберт и я остаемся бездетными? Эту возможность отец не принял в расчет. Когда-то Олаф рассказывал, что отец смеялся по этому поводу.
«Прежде, чем допустить, чтобы все досталось государству, Миа гарантированно вспомнит, что она женщина, даже, если она должна будет сделать, для этого, искусственное оплодотворение», — должен был он сказать. Но если и я теперь умру, получается, что отец абсолютно напрасно ломал себе голову. Тогда, возможно, вступал в силу законный порядок наследования, прежде, чем государство смогло бы нажиться. Хороший адвокат, определенно, мог здесь что-нибудь сделать. Возможно, достаточно было запереть меня в психиатрическую клинику и назначить опеку.
