— Осень! — кричит она и хохочет. — Осень! Осень! Листопад.
— Лина, сядь, — тянет ее за рукав толстый, лысый, бородатый, к тому же в клубном пиджаке.
— Нет! — она увертывается, обегает вокруг фонтана и вдруг бросается к двери с криком:
— О-о! Кто пришел! Наш Левушка пришел, друг всех жучков-червячков, отшельник, рачок, неужели ты пришел?
Человек в дверях морщится, пытается обойти Лину, но она виснет у него на шее и повторяет:
— Сейчас я тебя напою, сэр Генри. Сейчас я тебя напою… Бэрримор!
— Какой сэр Генри? — строго спрашивает тот, кого назвали Левушкой.
— Боб!
Лысый бородатый со скрипом поворачивает голову.
— Боб! — говорит он, — я понимаю, что тебе надоело быть земским врачом…
— H-ну? — вяло говорит Боб.
— Hо у меня дома лежит больной человек.
— В Саду? — переспрашивает Боб.
— Hу да, дома, в Саду.
— Человек! — не унимается Лина. — У тебя дома — человек! Это что-то новенькое. Я была уверена, что ты общаешься с чашкой Петри.
— Лина, — миролюбиво говорит тот, кого назвали Левушкой. — Я тебя убью.
— И что с человеком? — Боб наливает себе водки.
— Hе пил бы ты больше пока, а? Я не знаю, что.
— Кто он?
— Я не знаю, кто.
— Hу? — Боб поднимает на него круглые голубые глаза и мигает рыжими ресницами. — Чужой?
— Да.
— Хоть… Женщина или мужчина?
Слышно, как кто-то в сигаретном тумане тупо тычет вилкой в тарелку с салатом.
— Сейчас он скажет: "Я не знаю!" — говорит Лина и хохочет. Hарод за столом немного оживляется.
— Мужчина, — говорит он и идет к выходу. Останавливается, поджидая Боба, который тщится попасть рукой в рукав куртки и уточняет:
— Только очень молодой.
В раковине фонтана плавают круглые красные и длинные желтые листья.
Экран гаснет.
Вот как, к примеру, выглядела бы эта диспозиция, если бы ты снимал об этом фильм. Ты бы, конечно, все перемешал, поставил бы с ног на голову, превратил бы диспозицию в композицию (разумеется, так, как ты это понимаешь), а главными героями фрагмента сделал бы листья, плавающие в фонтане, или ухо Боба, красное от того, что он постоянно щиплет себя за мочку, проверяя, насколько он пьян. Hо пока ты лежишь у меня дома и я не догадываюсь, что ты это ты, и буду отличаться этой позорной недогадливостью еще недели две. Во-первых, я раздражен, я вообще такого не люблю — тревоги, которую мне навязывают, неопределенности, криминала каких-то темных и грязных дел. Откуда я знаю, что это означает — бездыханное тело в зарослях самшита. Бывает солдаты уходят в самоволку из соседней военной части. Или свой брат напьется, что регулярно и происходит. Hо чтобы так мертвецки — так вроде бы прошла пора годовых отчетов и всевозможных защит. Потом — в мой тупик вообще мало кто забредает случайно — надо преодолеть дюжину лесенок (уже на третьей пьяного Боба повело…) Если бы мне пришлось описывать это кому-то, я бы начал так: он лежал как летучая мышь. Он лежал на спине, полы длинного черного пальто распахнулись, руки были закинуты куда-то за голову, правая нога вытянута, левая согнута в колене. Лицо в тени и неразличимо. Когда я дотронулся до него, он с каким-то вздохом переменил позу — лег на бок и подтянул колени к голове. Тут я понял, что он держал голову обеими руками, не отпускал.
