— Прелестно, — обронила Сигрид.
— В тот момент я не находил в этом никакой прелести. Я был просто болен от стыда. Тогда-то и родилось во мне желание доказать всем обратное: стать олимпийским чемпионом по хранению секретов.
— А как этого добиться?
— Начиная с мелочей. По дороге в школу украдкой сдвинуть метров на пять стоящий у стены горшок с цветами. И сказать себе: вот это и будет секрет, никто не должен знать, что горшок передвинут. Умру, а не проболтаюсь. Не важно, что это никого не интересует. Тут-то и понимаешь, что истинная природа секрета глубоко интимна, как всякое личное решение. И ты думаешь об этом, думаешь все больше и больше. Каждое утро по дороге в школу дрожишь, подходя к пресловутой стене: сдвинут ли по-прежнему горшок с цветами? Или хозяин горшка заметил безобразие и вернул горшок на прежнее место? Когда видишь, что горшок стоит там, куда ты его перенес, вдруг начинает очень сильно биться сердце.
— И чем же это кончается?
— Ничем не кончается. Наступает день, когда ты уже вырос и в школу больше ходить не надо, ты ходишь теперь в коллеж другой дорогой и не знаешь, где теперь стоит так волновавший тебя горшок с цветами. Ты продолжаешь упражняться на других секретах, не столь абсурдных, что не в пример труднее. Тайком повесить на стену в классе фотографию голой женщины — это уже подвиг. И снова: умру, а не сознаюсь. Ты понимаешь, что состоялся в профессии, когда твой секрет перестает быть надуманным, когда ты знаешь, что у тебя будут большие неприятности, если станет известно, кто раздолбал директорскую машину.
— Нарочно?
— Даже и не нарочно.
Сигрид, кажется, задумалась над моими словами. Меня переполняла гордость: я сумел доходчиво объяснить ей азы ремесла, которым сроду не занимался. Я спрашивал себя, смогу ли сделать это с тем же блеском для любой профессии, и тут она сказала:
— Странно.
— Да, — кивнул я, не зная о чем она.
— Никогда бы не поверила, что родители-шведы могут назвать дочь Жюли.
Мой внутренний голос так и взвыл: «Вот видишь! Ты совсем не изменился с девяти лет! Ты все так же не умеешь хранить секреты! Ишь, расхвастался!» Тем не менее я выкрутился с молниеносной быстротой:
— Ничего удивительного, мои родители были франкофилами.
— Но вас они назвали Олафом.
— Они были также и патриотами. Я поставлю разогреть вчерашнее блюдо. Вот увидите, сегодня будет еще вкуснее.
Пока закипала вода для макарон, я помешивал соус на маленьком огне. Бисквит, покончивший с ужином, куда-то скрылся. Сигрид накрыла стол в кухне. Я разложил фрикассе по тарелкам.
