В палате стояли три койки. Кроватями их назвать было нельзя. Все с металлическими перилами, чтобы не дать больным вывалиться или, наоборот, помочь им встать — не знаю. На первой койке лежала на спине женщина преклонных лет: рот открыт, по подбородку течет слюна. На второй я увидел свою мать. Она полусидела, опершись на подушки, глаза у нее были открыты. За период, прошедший со дня нашей последней встречи, мать очень изменилась к худшему. Ее когда-то густые темные волосы стали седыми и поредели. Глаза сфокусировались, она прошептала:
— Джек?
Сердце мое разрывалось, хотелось заплакать. Вина, ярость и угрызения совести терзали меня. Я чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Я сказал:
— Как поживаешь?
Не самое мое удачное выступление. Мать подняла руку, тонкую, как лист бумаги, и спросила:
— Ты заберешь меня домой?
Домой. У нас нет настоящего дома и никогда не было. Мы жили в доме, где постоянно кипела враждебность, и всё по ее инициативе. Я проговорил:
— Ну, конечно.
Глаза у матери были дикими и постоянно двигались. Она сказала:
— Сядь поближе, Джек, иначе они услышат. Скажут, что я была плохой девочкой.
Я просидел у нее двадцать минут, показавшихся мне двадцатью годами. Она уже была близка к тому состоянию, которое ирландцы называют seafoid, имея в виду человека, у которого размягчились мозги, или, как сейчас говорят, который стал овощем. Когда я уходил, мать сказала:
— Помолись Ей, чтобы спасла меня.
Когда матрона открывала дверь, я заметил:
— Там старик на скамейке, так он назвал ваше заведение ночлежкой. Это еще слабо сказано.
Она с грохотом захлопнула за мной дверь.
Вернувшись в гостиницу, я задумался о приятеле Джеффа и решил, что я практически ничего не могу сделать. Я решил, что если Пэт Янг невиновен, то с ним ничего не случится. Я сам ни на минуту не поверил в это дерьмо, но пришел к выводу, что мое вмешательство не поможет, поэтому я ничего и не стал делать. Что касается моей матери, то единственным решением мог быть ее перевод в другую богадельню. Я знал, что хорошее заведение стоит дорого, а я не мог себе такого позволить. И опять я ничего не сделал.
Зазвонил телефон, и я обрадовался, что он отвлечет меня от моих мыслей. Это была женщина-полицейский. Начала она с того, что сказала:
— Я достала книгу.
— Блеск. Не могли бы вы занести ее сюда?
Молчание. Мне пришлось сказать:
— Ридж, вы слышите?
В ее ответе ясно чувствовалось возмущение.
— Вы что, решили, что я служу у вас посыльным?
