Я полистал страницы. На последней странице наклейка: «Маура наконец может надеяться на вечный покой». Я могу честно признаться, что ничего не знаю о пьесах и стихотворениях и сущие пустяки мне известны о самом Синге. Только то, что он долго жил на Эренских островах и убедил мир, что театральный ирландский язык действительно существует. Я положил книгу сверху на полку. Может быть, я когда-нибудь даже прочту ее, но, безусловно, не скоро. Одевшись, я глянул в зеркало. Выглядел в порядке. Произнес вслух:
— На свидание торопишься, парень?
А то.
Я еще не успел уйти, как совершенно внезапно возникло яркое воспоминание. Я любил своего отца, обожал его, считал героем — все как в книжках.
Я все еще испытываю эти чувства.
Он научил меня играть на бильярде, в ирландский хоккей на траве. Отец делал невероятную вещь: он отдавал мне свое время, не торопясь, не теряя терпения, а так, будто ему это нравилось. Он смастерил мою первую клюшку из ясеня. Он выстругивал, полировал и испытывал ее несколько недель.
В наше время, когда все родительские заботы сводятся к «Макдоналдсу», игровым площадкам и кучам башлей, он научил меня дару терпения. Только однажды мне пришлось наблюдать, как он не сдержался. Учитывая характер моей матери, ему было бы позволительно не сдерживаться ежедневно, но он никогда не реагировал на ее ругань. Печально признаваться, но я бы на его месте сломал ей спину клюшкой.
Мне было лет десять, и с нашей террасы мы постоянно наблюдали уличную деятельность. Отец уже вернулся с работы, снял ботинки, когда группа парней начала шумно возиться под окнами. Их было человек пятнадцать, сегодня я бы с такой сворой поостерегся связываться.
Один из них начал колотить в окно локтем. Мать раздраженно произнесла:
— Ради всего святого!
Она вышла, попросила парней переместиться подальше. Обычно на этом бы все и закончилось. Но тот, который колотил локтем, крикнул:
— А пошла ты, старая сука!
Сидящий в кресле отец выпрямился. Он мельком взглянул на меня, но я успел разглядеть глубокую тоску в его глазах. Я же ожидал, что он впадет в ярость.
Мать влетела в комнату:
— Ты слышал, как этот щенок меня обозвал?
Отец встал и в одних носках пошел к лестнице.
Мать крикнула:
— Что ты за мужчина?
Я знал, он пошел, чтобы надеть ботинки. Она же, как всегда, совсем его не понимала. Через минуту он спустился вниз — лицо у него было каменное, — открыл дверь, вышел, тихо закрыл дверь за собой. Через окно мы видели, как он пробрался через толпу, подошел к тому парню, который работал локтем, и спросил:
