Я скажу вам о детстве ушедшем, о маме
И о мамином теплом платке,
О столовой с буфетом, с большими часами
И о белом щенке…
Я скажу вам о каждой минуте, о каждой
И о каждом из прожитых дней.
Я люблю эту жизнь, с ненасытною жаждой
Прикасаюсь я к ней…
Я, киевлянин, был тогда влюблен в Москву. И потому запомнил строчки Эренбурга о Москве, полные тоски по ней:
Как много нежного и милого
В словах Арбат, Дорогомилово…
Какой огромный путь от этих стихов до "Дня второго", до "Падения Парижа", до «Бури» и «Оттепели», до военных статей, до схватки за мир, до широкого размаха деятельности Эренбурга как поэта и борца.
У каждого писателя бывают часы раздумий. Из этих раздумий рождаются книги. Раздумья идут быстро, а книги пишутся медленно. Поэтому у каждого писателя раздумий больше, чем книг.
Остается неведомым для нас всех, читателей, великое множество мыслей, замыслов, образов, замечательных историй, Легче всего следы раздумий, не вылившихся в книгу, проследить в стихах. Стихи сжаты, плотны, порой в одну строку укладывается целая повесть.
Одно из таких раздумий, не выраженных в прозе, я нахожу у Эренбурга в его последних стихах.
В них открывается как будто утаенная любовь Эренбурга к природе. Особенно хороши его раздумья о деревьях — неожиданные и простые. И раздумья о Европе: "Зеленая летучая звезда, моя любовь, моя Европа".
Я не собирался останавливаться на отдельных книгах Эренбурга, но все же не могу не сказать хотя бы несколько слов об его совершенно блестящих путевых очерках.
Эренбург — вечный странник. Он знает каждый камень в Европе. Его вторая родина — Франция, город сердца — Париж.
Эренбург знает Францию, пожалуй, не хуже, чем знал ее Стендаль. Это знание помогает ему, когда он пишет о Франции, найти те единственные нужные слова, которые дают точную и живописную картину целого.
Он пишет о "суровой откровенности" бретонского пейзажа, о туманном небе, вязах и ветрах на перекрестках, о рыбачках, о чистом и нежном испуге стройных девушек-бретонок в старинных платьях перед взором редкого чужестранца.
Только человек, знающий Францию до сердцевины, может сказать о французской провинции, что она "монотонна и патетична", а о французской литературе, что она родилась из "звонкой французской провинциальной скуки".
В путевых очерках Эренбурга, о чем бы он ни писал — о Дании, Германии, Англии, Швейцарии или Соединенных Штатах, — все точно, зримо, плотно по краскам, полно множеством безошибочно отобранных знаний, увиденных и услышанных, а не приобретенных в книгах.
