К ним ко всем, к родственникам погибших вышел главнокомандующий ВМФ России адмирал флота Владимир Куроедов, сняв с головы фуражку.
- ...Сейчас норвежские, голландские, английские, российские специалисты объединились, чтобы поднять "Курск", - сказал главком. - Это наш долг перед погибшими. И если мы оставим все, как есть, мы сделаем шаг назад - в восьмидесятые годы.
За спиной адмирала горели на черной доске чьи-то горестные стихи:
Поглотила пучина больше сотни имен,
От простых бескозырок до высоких погон.
Ах, Россия, Россия, плавно катишь в веках Да кровавы туманы на твоих берегах.
Потом была минута молчания. Молчали люди, а корабли пытались сказать все, что наболело в их машинной душе. Я никогда не слышал такого пронзительного и такого жутковатого хора: плакали атомные подводные крейсера, жалобно взвывая сиренами, мрачно бася тифонами. Голосили атомарины "Воронеж" и "Кострома", белоснежное госпитальное судно "Свирь" и морские буксиры. Им откликнулась даже труба гарнизонной котельной, окутавшись клубами белого пара. Барабанщики эскадренного оркестра мерно отбивали медленные такты.
Когда стих плач кораблей, рванула воздух команда:
- На пле-чо! Напра-во!
"Не бил барабан перед смутным полком..." Бил! Еще как бил перед сводным полком Северного флота. Чеканным парадным шагом маршировал полк перед своим главкомом, мимо вдов и сирот, мимо седоволосых монахов Трифон Печенгского монастыря, мимо причального фронта, мимо памятной доски, заваленной венками, сквозь которые пробивались отчаянные строки:
Сколько муки и веры,
Сколько правды и лжи
Утонули в глубинах
Каждой русской души...
В этом же ритме ходили в отмашке золотые шевроны на рукавах плавсостава и белые перчатки морской пехоты, клинки знаменных ассистентов и ладони капельмейстера. Шли под "Прощайте, скалистые горы...", под "Море и стонет и плачет...", отбивая общий шаг мерно, слитно, клятвенно... Пять мичманов-барабанщиков яростно и глухо выгрохатывали старинный воинский бой, задавая тон общему биению сердец.
В одной могиле и купели...
А потом была лития в деревянной церкви Николы Морского, срубленной костромскими плотниками на берегу Ура-губы. Вместить она могла не более двух десятков прихожан, и потому оказалась посреди тех, кто пришел постоять у её стен с горящей свечой. Ее сосновый ковчег плыл в море голов. Свечи держали и христиане и мусульмане - единым Храмом стал в этот час сруб под православной главкой. И в клеймах икон, которые привезли с собой печенгские монахи, были выписаны - впервые в истории церковного искусства - лики атомщиков и ракетчиков, вычислителей и турбинистов, лики мучеников "Курска", под ними же славянской вязью шли имена - русские, татарские, башкирские, горские, немецкие - без различия, кто крещеный, а кто нет. Все они приняли крещение в одной купели...
