Он заголил рубаху и теперь стоял спиной к докторше, все такой же нескладный и не решивший, что же лучше. И потом, когда укол сделали, он не обрадовался, хотя теперь весь класс ему завидовал.
Алик Комаров все больше и больше бледнел. Подходила его очередь. И хотя он продолжал держать свои руки на промокашке, видно, это ему не помогало.
Я старался как-нибудь его расхрабрить, но ничего не получалось. С каждой минутой он делался все строже и бледней. Он не отрываясь смотрел на докторскую иглу.
— Отвернись и не смотри, — говорил я ему.
— Я не могу отвернуться, — отвечал он затравленным шепотом.
— Сначала будет не так больно. Главная боль, когда будут впускать лекарство, — подготавливал я его.
— Я худой, — шептал он мне в ответ, едва шевеля белыми губами, — мне будет очень больно.
— Ничего, — отвечал я, — лишь бы в кость не попала иголка.
— У меня одни кости, — отчаянно шептал он, — обязательно попадут.
— А ты расслабься, — говорил я ему, похлопывая его по спине, — тогда не попадут.
Спина его от напряжения была твердая, как доска.
— Я и так слабый, — отвечал он, ничего не понимая, — я малокровный.
— Худые не бывают малокровными, — строго возразил я ему. — Малокровными бывают малярики, потому что малярия сосет кровь.
У меня была хроническая малярия, и, сколько доктора ни лечили, ничего не могли поделать с ней. Я немного гордился своей неизлечимой малярией.
К тому времени, как Алика вызвали, он был совсем готов. Я думаю, он даже не соображал, куда идет и зачем.
Теперь он стоял спиной к докторше, бледный, с остекленевшими глазами, и, когда ему сделали укол, он внезапно побелел как смерть, хотя, казалось, дальше бледнеть некуда. Он так побледнел, что на лице его выступили веснушки, как будто откуда-то выпрыгнули. Раньше никто и не думал, что он веснушчатый. На всякий случай я решил запомнить, что у него есть скрытые веснушки. Это могло пригодиться, хотя я и не знал пока, для чего.
После укола он чуть не свалился, но докторша его удержала и посадила на стул. Глаза у него закатились, мы все испугались, что он умирает.
— «Скорую помощь»! — закричал я. — Побегу позвоню!
Харлампий Диогенович гневно посмотрел на меня, а докторша ловко подсунула ему под нос флакончик. Конечно, не Харлампию Диогеновичу, а Алику.
Он сначала не открывал глаза, а потом вдруг вскочил и деловито пошел на свое место, как будто не он только что умирал.
— Даже не почувствовал, — сказал я, когда мне сделали укол, хотя прекрасно все почувствовал.
