Предупреждая смех слушателей, человек с сумкой обратился к бакенбардисту:
– Позвольте спросить вас, – сказал он при всеобщем несколько ироническом внимании, – разговор, кажется, идет об Элен Грен, артистке театра?
– Именно так, – ответил пассажир, оскаливаясь с фальшивой любезностью человека, чувствующего свое превосходство. – Вы любитель балета?
– Меня зовут Франгейт, – сказал молодой человек, – я плохо знаю, что такое балет. Меня интересует, не знаете ли вы также другой подобной артистки, – ее имя Карион. Карион Фэм.
– Но это – одно лицо, – вмешался человек с длинными волосами, с пышным галстуком и измятым лицом. – Сценическая фамилия интересующей вас артистки Грен. А настоящая – совершенно верно – Карион Фэм, хоть я удивляюсь, как вам стало известно настоящее ее имя.
Пропуская бесцеремонность тона, Франгейт, помолчав, спросил:
– Но почему же она переменила имя? Так, я слышал, бывает в монастырях. Разве поступивший на сцену уходит от жизни? И главное – «Карион Фэм» гораздо красивее.
– Пожалуй, – сказал капитан парохода, – пожалуй. Вроде как бы и уходит. Уходит от многого.
Франгейт снова раскрыл рот, но общество, заметив его надоедливое оживление, поспешно забалагурило. Он отошел и стал смотреть на темную воду, бегущую под водоворот колес. Впереди, как бы нависшая в воздухе, светилась пелена огней. – «Скоро ли Сан-Риоль?» – спросил он матроса. – «Вот – это он виден», – сказал матрос.
Перед последним актом спектакля через тонкие перегородки уборных слышался ретивый мужской смех, лукавый, сдержанный шепот и гневные восклицания. По коридору хлопали двери, вдали играла музыка, перебиваемая шорохом и стуком кулис.
В уборной Элен Грен стояли два человека: она и грузный господин с умным порочным лицом. Девушка, нервически оправляя окружающую ее гибкий стан стрелой газового кольца, трепещущую, как туман, юбку, сдержанно, но тяжело дышала, улыбаясь и смотря вниз; ее губы были искусаны от волнения, ноги машинально переступали на месте. Ниже колен, под шелковым трико, видны были вздувшиеся веревкой вены. По напудренному лицу пробегала мгновениями глубокая бледность.
– Так это было хорошо, Безантур?
– Отлично, маленькая моя. Теперь тебе предстоит нанести последний удар. Симпатии вернулись к тебе. В антракте Глаубиц сказал, крепко пожав мне руку: – «Она восхитительна. К ней вернулась вся прежняя экспрессия. Боюсь, что Марианна сегодня проведет плохую ночь. Пишу статью, равную блеску ног Элен Грен», – и он усмехнулся, очень довольный.
