— Ой, да он умирает!
— У вас доброе сердце, — сказал я заискивающе. — Если дать попить и поклевать чего-нибудь, оклемается… Не хотите взять себе? Вместе с клеткой… Если необходимо, я оплачу вперед и корм…
— Ой, да у меня дома кошка!
— А если он поживет в клеточке здесь? Детишкам радость, привлечет покупателей…
Детишек и покупателей, правда, не было. Эскалаторы гоняли пустыми. Просторная торговая точка и внешне, а теперь и изнутри казалась бутафорским механизмом отмывочной машины для наличных, добываемых где-то в другом месте.
Продавщица испуганно оглянулась в сторону прилавка, где паковались покупки.
— Ой, менеджер не разрешит!
Господи, подумал я, отчего на меня вешаются в неподходящее время и в неподходящих местах бродячие кошки, собаки и теперь ещё попугай?
Покойная мама сказала, когда в Харбине я приволок домой брошенного старого, с седыми бакенбардами скотч-терьера: «Это не он, это ты к нему пристал!» Терьер понимал, что погибнет, но хвост держал торчком… Вне сомнения, если разбираться по жизни, к свободолюбивому или сексуально озабоченному попугаю пристал я, а не он ко мне. Ничего не возразишь. И что теперь делать?
— Возникли какие-то проблемы? — спросил симпатичный очкарик-казах в фирменном пиджаке с бляшкой «Менеджер по общественным связям» на лацкане. Бледное лицо свидетельствовало, как быстро вытекает из него жизнь в универмаге, где не отлажена вентиляция и легкие травятся испарениями синтетических красителей от залежей пластикового неликвида.
— Я прошу разрешения оставить на пару часов в клетке, которую я купил, моего попугайчика… За ним заедут и заберут, так сложились обстоятельства… Если вы разрешите ещё и позвонить от вас, — сказал я, мямля и выставляясь придурковатым интеллигентом.
Менеджер с великодушной гордостью протянул мобильный телефон.
Ответил женский голос.
— Попросите, пожалуйста, Усмана, — сказал я.
— Его нет сейчас дома. Что передать?
— Это говорит человек, которого он ночью привез из аэропорта…
— А-а-а… Что передать?
Мне показалось, что даме известно обо мне. Я представил восточную леди, мать пятерых детей, оторвавшуюся от приготовления плова. В шелковом халате и шароварах, тюбетейке, с десятками заплетенных смолянисто-черных косичек, может быть, с полоской потных усиков над губой с прилипшим зернышком риса, который она пробует.
— Ничего. Я перезвоню. Это не срочно.
— Но ведь вы из Москвы?
— Да.
— Тогда, может быть, я вам дам Ляззат, его дочь? Будете говорить?
