Лори Ли окончила среднюю школу первой в классе, и на выпускном вечере ей поручили произнести речь. Взрослой, хорошенькой девушкой стала она, но как же ей не хватало мамы и бабушки! Папа клялся и божился, что он послал бы ее сразу в колледж, да вот денег нет. Зато в будущем году отправит наверняка. Пока что Лори Ли получила место учительницы у себя в городке. Все говорили, что она хорошо преподает, и ученики любили ее.
По воскресеньям взрослые парни, как мухи на сахар, слетались к дому Барксдэйлов. Кое-кто из них заглядывался на Берти, но большинство — на хорошенькую молодую учительницу. Самым настойчивым поклонником был Рэй Моррисон. Он не признавал слова «нет». Ему удалось отстранить других женихов, но сам он тоже ничего не добился. А потом в один прекрасный день Рэй собрался и ушел на войну. Говорили, что Лори Ли прогнала его из города. «Не ваше дело!»—отшучивалась она. Но все же ей было не по себе.
Джозеф (без среднего инициала) Янгблад родился в том же штате, за девяносто миль от Типкина, если считать по Центральной железной дороге, в городишке Гленвилле, где поезда не останавливались даже по требованию. Родился он в День дурака — первого апреля, да к тому же в проливной дождь, но что дураком он не был — это факт. Никакого настоящего образования он не получил — единственной его школой была Тяжелая Школа Жизни. Отец его умер, когда ему было шесть лет, а в девять лет он потерял и мать. В живых оставался только один родственник — дядя Роб, вернее, не дядя, а троюродный брат, Однажды, ясным сентябрьским утром, когда лучи солнца косыми полосами пробивались в комнату сквозь щели в деревянной крыше, одиннадцатилетний Джо сидел за завтраком, и тут дядя Роб сказал ему:
— Сынок, один бог знает, как мне горько это говорить, но дело мое дрянь, ведь я почти ничего не зарабатываю; времена настали тяжелые, и нет у меня, старого, былой прыти.
Черный мальчик спокойно посмотрел на старика, потом перевел взгляд на косо спускающуюся к самому столу светлую лесенку пыльных лучей и ничего не ответил.
Старческие глаза дяди Роба, полуприкрытые сморщенными веками, наполнились слезами, косматые пучки растительности над верхней губой задрожали.
— Поверь, я за то, чтобы ты учился, чтобы ты достиг чего-нибудь в жизни, но… но ты сам понимаешь…
— Конечно, дядя, — промолвил мальчик. Был еще очень ранний час, но жара уже давала себя чувствовать; начинался обычный день, ничем не отличающийся от остальных.
