Когда Иш-Чель поинтересовалась, в чем дело у своей челяди, на стоянке возникла тишина и заминка. Испуганно дрожащего жреца, сопровождающего свиту, вытолкнули из толпы приближенных. Голос у него дрожал сильнее, чем он сам, потому что жрец лихорадочно пытался найти подходящие слова для объяснения совершенно необъяснимому явлению. Но вот он, наконец, их нашел и тонко пропищал, одновременно стараясь не потерять мысль, не дрожать и не делать паузы.
— Моя несравненная госпожа… Иш-Чель, кажется, решила принять жертву раньше, на рассвете… Может быть, чтобы ты не совершала морского путешествия…
— Но… праздник только вечером! Что это значит, жрец? Как объяснить это знамение? — Лицо Иш-Чель оставалось невозмутимым. Легкая тревога лишь плескалась в ее светлых глазах, подведенных синей краской. Она не понимала происходящего и внимательно смотрела на жреца, который не знал, что ей ответить. Рабыни вообще жались друг к другу и молчали.
От группы приближенных отделился воин, он уверенным шагом подошел к госпоже. Гордая осанка, богатая одежда, уверенный взгляд выделяли его из свиты с первого взгляда. Соблюдая положенный ритуал, воин, слегка поклонился, испросив тем самым разрешение говорить, и, приложив руку к груди, насмешливо произнес:
— Над знамением нашему служителю нужно будет подумать, а вот то, что девушка для жертвенного приношения исчезла бесследно, то в этом нет сомнения, моя госпожа…
По мере того, как до Иш-Чель доходил смысл сказанного, она пыталась осознать его, но случившееся было настолько неожиданным, что скрыть удивление и растерянность не удалось. Ее округлившиеся от удивления глаза встретились со смеющимися глазами воина. Чтобы скрыть растерянность она решила рассердиться:
— Кажется, происходящее тебя только забавляет, Кинич-Ахава! А ведь жертва должна быть принесена!
— Да? Если я не ошибся, то в этот раз твоя богиня получила не одну, а восемь лучших воинов твоего отца, моя госпожа!..
— Нет, нет… — забеспокоился оживший перепуганный жрец, испуганно взмахнув руками, — Они не могут считаться принесенными в жертву, господин, ведь… кровь не пролилась на жертвенный камень, да и час не тот.
Кинич-Ахава поморщился — его раздражал трусливый жрец.
— Тебе мало восьмерых молодых мужчин?
— Но эта земля не освещена и не то время… — испуганно лепетал жрец, для которого смысл происшествия начал принимать неприглядную и пугающую окраску. Теперь жрец думал только о том, как обезопасить себя от гнева халач-виника Кокомо и втолковать своим беспечным господам суть произошедшего. Но была одна проблема — он не знал и никак не мог придумать, как ее решить. Пропажа рабыни — это пустяковое дело в городе, где никто не будет проверять, ту или не ту рабыню принесли в жертву. А здесь, пропажу личной рабыни дочери правителя уже не скрыть, да еще и объяснить растолковать нужно правильно. Но, как?.. Его язык никак не хотел говорить то, что ждали паломники.
