После смерти его жены, последовавшей весной 1921 года, Гинденбург более чем когда-либо почувствовал необходимость в одиночестве и уединении. Из его собственных слов и действий явствует, что он надеялся, что такой образ жизни поможет ему сохранить собственную популярность. Он был недоволен, когда Гренер в журнальной статье поднял вопрос о стратегии Верховного командования в 1918 году. Он мог бы смириться с фактом, что статья имела целью задеть его, но сожалел, что немецкий народ утратит веру в него. Он также встревожился, когда полковник Бауэр заявил в своих мемуарах, что настоящим победителем при Танненберге и руководящей силой Верховного командования на самом деле был полковник Людендорф, и все почести и восторги, адресованные Гинденбургу, по праву должны были достаться его первому помощнику. Маршал потребовал, чтобы Людендорф публично опроверг обвинения Бауэра, но тот, полностью согласный с точкой зрения полковника, отказался сделать это и предложил подыскать кого-нибудь другого для этой неблагодарной задачи. Одновременно первейшей заботой маршала были непрекращающиеся дебаты относительно событий 9 ноября 1918 года – дня отъезда Вильгельма из Спа. Шли годы, а разговоры на эту тему всё не стихали. В 1922 году бывший кронпринц опубликовал свои военные воспоминания, в которых утверждал, что маршал оказался неспособным помочь императору и попросту молчал, когда решалась судьба монарха. Гинденбург как раз готовился к поездке на поля сражений Восточной Пруссии, когда эти воспоминания увидели свет, и сразу же решил отменить поездку. Только с большим трудом его удалось убедить, что ему не нужно опасаться негативной реакции, приём в Восточной Пруссии будет, как всегда, сердечным.
Были и другие проблемы. Иногда Гинденбургу было трудно согласовать его монархистские убеждения с аполитичностью, которой он неуклонно придерживался. И снова он нашёл выход в тщательно продуманных компромиссах, с помощью которых он приспосабливал свои обязательства по отношению к монарху к тому очевидному факту, что монархизм больше не является национальной идеей, превратившись в один из пунктов партийной политики. Маршал был счастлив, когда бывший император прислал ему телеграмму с поздравлением по поводу благополучного исхода нападения грабителя; он счёл своим долгом посетить похороны бывшей императрицы, состоявшиеся в Потсдаме весной 1921 года, и никогда не упускал возможности публично воздать почести своему суверену. Но всё это были личные поступки, отдающие дань прошлому, и не носили политического характера. Любые намёки на то, что маршал активно работает на восстановление монархии, он с негодованием отвергал. Когда один из его зятьёв создал ассоциацию монархистов, он отказался войти в неё. Свой отказ он объяснил тем, что вся его деятельность направлена исключительно на единство Германии, а значит, он не имеет права входить в какую бы то ни было партийную организацию. После Капповского путча он стал ещё осторожнее. И хотя Капп вроде бы не имел целью восстановление монархии, восстание считалось монархистским деянием, а его разгром послужил дальнейшей дискредитации монархистских идей. Осмотрительность маршала была столь велика, что, когда бывший император прислал ему приглашение навестить его в ссылке в Доорне, тот не знал, что делать, и решил проконсультироваться с Вестарпом. Только заручившись уверениями последнего, что такой визит является вполне приемлемым с политической точки зрения, он решился на поездку. (Она была намечена на март 1925 года, но так и не состоялась, поскольку стала нежелательной после смерти президента Эберта в марте 1925 года и предстоящих президентских выборов. Когда же Гинденбург был избран, от плана вообще пришлось отказаться.)
