Я всё равно выпустил наружу футболку, чтобы хоть как-то спрятать свой Эверест. Это несколько улучшило общую картину, но всё равно при желании разглядеть мою глыбу было можно. Значит, надо сцепить руки перед собой. Но при ходьбе эта поза совершенно неестественна. Что же делать? Держать руку перед членом, желательно с какой-нибудь вещью. Ходить быстро, говорить как можно более обыденным тоном как можно более деловые вещи, чтобы создать общий образ человека положительного и отвлечь внимание от Пика Коммунизма.
Я вышел из туалета и бодро собрал свои вещи. Часть учебников я решил оставить у него.
— Ну как? — раздался из-за спины волшебный и мелодичный голос его красавицы-мамы.
Я вздрогнул. Она так бесшумно подкралась к комнате, открыла дверь и подошла к нам! Такие мягкие, глубокие ковры, такая осторожная, кошачья походка. Я почувствовал вдруг себя виноватым. Подобно Раскольникову, который после двойного убийства начал приговаривать ни с того ни с сего: «У меня все руки в крови», я захотел ответить ей: «У меня все трусы в сперме».
— Вот позанимались, — ответил, однако, я, как ни в чем не бывало. — Выяснили проблемы Максима по всем трем языкам, будем работать дальше…
— Давайте, давайте. А то с русским, например, у него что-то совсем плохо дела идут…
Она стала рассказывать мне о его последних учебных бедах. Он же, когда поднимал глаза на нас, изображал вину, сожаление и раскаяние. Когда он их опускал, в них читалось лишь равнодушие, а то и глумливое лукавство. Он жил слишком богато, чтобы учиться, чтобы вообще чего-то еще хотеть. У него, похоже, с самого рождения всё было. А потому он, как и Леша, хотел быть только телом. Я заметил, что комната его была увешана грамотами за победы и призовые места на школьных соревнованиях по плаванию. Я взбудоражился еще больше, ведь тела у пловцов очень здоровые, крепкие и красивые. Я стал рентгеном, просвечивавшим его серую майку.
В коридоре, где я надевал свои кроссовки, он подал мне мою летнюю куртку. Вероятно, так научили его родители. Возбуждаться дальше было уже просто некуда, но про себя я снова отметил момент превосходства. Ведь он был моим слугой. Конечно, дело было в том, что я пришел к нему в гости. Но мне хотелось рассматривать это как прислуживание горячего и юного тела более старому и взрослому духу. Конечно, оргазма никакого я не получил, но трусы мои действительно стали мокрыми и липкими. Мне захотелось содрать с него майку, взять кнут и хлестать, хлестать, хлестать его до упоения, до исступления, до счастья, как того одноклассника в ночных мечтах, как тех мальчиков из лагеря, как Лешу, как всех их, все эти бездушные обнаженные идеальные тела.
