Последнее (управляющая функция речи по отношению к физиологическим процессам) не только на целом ряде случаев проанализировано современной наукой, но и включено в некоторые специальные «практики»: так, например, все известные «чудеса», демонстрируемые «йогами», обнаруживают именно способность, опираясь на механизмы второй сигнальной системы, сознательно управлять даже генетически наиболее древними физиологическими функциями организма, включая и те, которые находятся в ведении вегетативной нервной системы, то есть являются общими для человека и растений.
На ту же тему Поршнев пишет в другом месте:
«Человеческие слова способны опрокинуть то, что выработала „первая сигнальная система“ — созданные высшей нервной деятельностью условно-рефлекторные связи и даже врожденные, наследственные, безусловные рефлексы. Она, как буря, может врываться в, казалось бы, надежные физиологические функции организма. Она может их смести, превратить в противоположные, разметать и перетасовать по-новому. […] Нет такого биологического инстинкта в человеке, нет такого первосигнального рефлекса, который не мог бы быть преобразован, отменен, замещен обратным через посредство второй сигнальной системы — речи».[65]
Анализ нейрофизиологических предпосылок становления речи у ближайших предков человека позволил Поршневу утверждать, что «слово» возникло в качестве инструмента принуждения одним другого, внешнего «приказа», от выполнения которого невозможно было уклониться. Этому соответствуют и данные лингвистики о наибольшей древности среди частей речи именно глагола, а из существительных — имен собственных (возникших как знаки запрещения трогать, прикасаться).
Следовательно, необходимо предположить, что одна особь «принуждала» другую к выполнению чего-то противоречащего (противоположного) сигналам, подсказанным ее сенсорной сферой: в противном случае, в возникновении этого механизма не было бы никакого биологического смысла.
Даже столь беглый и поверхностный обзор показывает, насколько поршневский подход к анализу зарождения «социальности» богаче и перспективней, чем традиционные рассуждения о «совместной трудовой деятельности». Как будто пчелы или бобры «трудятся» не «совместно».
Только с появлением речи, языка можно говорить о появлении человека (и человеческого труда). Поршнев доказал, что в библейском «в начале было слово» куда больше материализма (и марксизма), чем в ссылках на «труд», «коллективную охоту» и т. п. Однако то «слово», которое, действительно, было «в начале», являлось носителем принуждения, а не смысла, не обозначения.
