Он долго и с трудом кашляет. Потом молчит. Смотрит в темные окна большими своими глазами.
- Ну, давай еще по одной?
- А давайте. За вас...
- А это всё равно, - хрипит он. - Наши чего-то запаздывают... Может, в кино зашли... Я вот прошлым летом картину смотрел. Такую жизнь хорошую показывали. Колхоз тоже какой-то... - он смотрит на меня прищурившись, земля у них лучше, что ли?.. Или, может, климат такой подходящий, а? Ты как думаешь?
Неладное с ним что-то.
- Не знаю, - говорю я. - Может, и климат. Я этой картины не видел.
Потрескивает огонек в лампе. Словно она рассказывает что-то. А что, никак я понять не могу. Слов расслышать не умею.
- До света тоже руки вот еще не дотянулись, - говорит Абношкин и смотрит на лампу. - Мужиков мало...
- А Вере, наверное, и в самом деле замуж пора, - говорю я.
- Приглянулась она тебе?
- Ну что вы!
- А что ж? Она красивая, скромная. Тут за ней один инспектор молодой бегал, - он смеется с натугой, - потом узнал про нее: батюшки, отец вредитель. И всё. Кому охота с пятном-то ходить. Верно?
- Неверно, - говорю я.
- Ну, как знаешь, - хрипит он и смотрит на меня с прищуром, словно изучает.
Ладно, Абношкин, я ведь не ребенок. Нечего меня изучать. Я не из пугливых. Нечего...
- Только ты учителей-то ваших не соблазнишь столбы копать, - говорит он.
- Почему это?
- Они свое любят... А бесплатно-то копать...
- Что же, я один буду? - говорю я. - На черта мне...
- А это как хочешь... - хрипит он. - Ты огурчика возьми. Они в самый раз. Бодрые...
И большой огурец с хрустом исчезает в его губах, больших, мягких и медленных.
Вечер. Мы с Виташей идем на педсовет. В учительскую. Это будет знаменитый педсовет.
- Сейчас Шулейкин с тобой счеты сведет, - смеется Виташа. - Он давно готовится. Он это умеет.
Пришла пора. Я знаю. Я чувствовал приближение грозы. То бьет, то ласкает. Неспокойно ему со мной.
- Потягаемся, - говорю я спокойно.
Он смеется.
- А ты, Виктор Павлович, как раз и припомнишь ему всё, да? Припомнишь? - говорю я. - Ты ведь помнишь, как в драку рвался?
Он смеется. Потом говорит:
- Ладно, не горюй. Одна голова хорошо, а две лучше. Что-нибудь придумаем.
- Смотри, - говорю я.
Он смеется:
- Ладно, ладно. У нас тоже свои принципы.
А в учительской, как всегда, все уже расселись. Шулейкин отдает последние распоряжения. Вот сейчас наш корабль отвалит от причала и уйдет в неизвестность. Он стар, этот корабль. Корпус его скрипит. Ржавчина его изъела. Лишь краска свежа на его бортах и дыры аккуратно заткнуты тряпочками; хоть и тряпочками, а заткнуты... Но чего-то все-таки не хватает... Не пойму чего. Уж очень тихо все сидят. И лица у всех немного вытянуты.
