Она снова подумала о своем детстве.
Об улице Филадельфии, на которой она росла. Запах палых яблок, стоячие пруды, в которые, когда лето выдавалось слишком жарким, она и живущие по соседству дети робко опускали пальцы ног. Корнелии вспомнилась смена времен года, голоса прошлого. События, которые оставили на ней отпечаток, легкий, даже незначительный, но до сих пор живой в ее памяти. Она хотела понять свою потайную болезнь, свои постыдные желания, понять эту гонку за извращенной нирваной, в которой, казалось, она желает принести себя в жертву неистовому осквернению. И в этом была радость, потому что это значило — она существует, она жива.
А другие — нет.
Мужчины и женщины, которых она отправила на небеса. За деньги. За книги. Ее разум не знает морали и общественной пристойности. Корнелия не родилась такой плохой. Но она стала инструментом своей собственной похоти и ужасающих желаний, а потому другие должны страдать.
Она редко задумывалась о своих бывших жертвах. Действительно, никогда не задумывалась над тем, способна ли вообще испытывать чувство вины.
Она также помнила, и от этих воспоминаний саднило веки, тех, кого она хотела, тех, кого даже любила, тех, с которыми так и не смогла сблизиться.
И в тот момент она осознала, что именно об этом кричали все книги Конрада Корженьовски. Почему она не увидела этого раньше? Она так легко могла оказаться одним из его персонажей, одной из сонма прекрасных и проклятых.
— Действительно чудесный вид, — сказал Укротитель Ангелов, оглядывая ее сверху донизу. Он принял душ и вернулся. Теперь он был одет в тугие джинсы, вытертые на коленях. Голый торс.
Порой тишина может длиться вечно, и многое останется невысказанным, в этой тишине утонут и неясный страх, и ожидание, и замешательство, и с агонизирующей медлительностью в итоге проступит реальность.
Укротитель Ангелов и Корнелия смотрели друг на друга в гаснущем свете дня, и комната в Белсайз Парк была полна невысказанным томлением. Они оба были задумчивы и внимательны, словно насекомые, лежащие на лабораторном столе и смотрящие на угрожающую дугу медленно приближающегося скальпеля.
Нечто внутри, повинуясь желаниям ее пизды, взывало к тому, чтобы закричать. Это нечто хотело громко заорать, пронзительно завизжать, взорваться: «Возьми меня, используй меня, сейчас! Раздери меня на части, распни меня этим своим хуем и преврати в никчемную шлюху, да я и есть…» Но Корнелия держала свои желания под контролем — она продолжала молчать.
