Калеб, склонившийся над кучей какого-то тряпья в задней части пристройки, казалось, был к этому равнодушен. Что это, слабость человеческого восприятия или сила самоконтроля?
Дилан сжал зубы и сделал неглубокий вдох.
Куча тряпья пошевелилась. Застонала. Дилан разглядел ботинок, очертание ноги под тонким зеленым армейским одеялом, край рукава, руку. Он нахмурился. Его внимание привлекло что-то другое, не запах и не увиденное. Эта рука…
Он шагнул вперед.
— Стой! — приказал Калеб.
— Кто это?
— Джонс. — Луч от фонаря Калеба играл на блестящем от пота худом лице. — Где Реджина Бароне?
Человек конвульсивно вздрогнул и отвернулся.
— Реджина, — непреклонно повторил Калеб. — Где она?
Иерихон какое-то мгновение смотрел на него, губы его шевелились. Потом глаза его закатились.
— Проклятье! — вырвалось у Калеба. — Джонс? Джонс!
Тот не отвечал.
— Он пьян, — с раздражением сказал Калеб.
На лбу у Дилана выступил пот. Перед глазами возникло серое, опустошенное лицо отца. Вот откуда он пришел, с отвращением подумал Дилан, вот что породило его, вот куда он мог вернуться, если бы был втянут в дела людские: смертная плоть, распад личности.
Усилием воли он заставил себя рассуждать логически. Оценивать происходящее бесстрастно. В конце концов, здесь дело было в другом.
В отличие от отца, этот человек не был пьян.
— Нет, — сказал Дилан.
Калеб обернулся к нему.
— Ты думаешь, он одержим?
— Я…
Дилан снова вдохнул зловонный воздух. Смрад был вязким, как поднимающаяся волна нечистот, заполняющая собой все, удушающая… Он откашлялся. Он различал запах углей, едкая вонь обжигала слизистую. Демон — да, нечетко, но вне всяких сомнений. И еще…
— Я думаю, он сожжен.
— Сожжен? Что ты имеешь в виду?
Дилан не мог этого объяснить. Он просто знал. Он обвел взглядом тело человека под одеялом. Потом взялся за худое запястье и перевернул его руку.
— Боже праведный… — прошептал Калеб.
Темень была еще хуже, чем холод.
Согреться — хоть как-то — Реджина могла только двигаясь. Но ничто не могло помочь ей рассмотреть хотя бы что-нибудь, и эта слепота пугала ее. Через каждые несколько шагов она падала или на что-то натыкалась. Камни… Стены… Она не могла разогнуться, в какую бы сторону ни двигалась. Она попала в подземную ловушку. Погребена заживо. Темнота угнетала, давила, сжимала грудь, поглощала ее. Она обливалась потом, сердце бешено билось, горло сжимал ужас. Сбивая в кровь руки о холодный камень стен в полной темноте, она делала длинные медленные вдохи, чтобы не закричать, не заплакать. Выдох. Вдох.
