В студии собралось самое пестрое общество. Я заметил сонного пошатывающегося типа, который, должно быть, забрел сюда только ради кофе и бутербродов; полдюжины тощих доходяг (трое из них на костылях) явно находились на последней стадии болезни; несколько потрепанных бизнесменов в замшевых перчатках и шелковых шарфах были бы больше к месту на корпоративной вечеринке какой-нибудь счетоводческой фирмы, если таковые еще есть в Париже; высокий добродушный джентльмен лет шестидесяти с седыми висками, типичный техасец в джинсах и стетсоне, пожимал всем руки и громогласно окликал знакомых через всю комнату; пара танцовщиков (так я решил), чью костлявую volupte[100] удачно подчеркивала одежда — трико, свитера, жилеты и леггинсы, явно позаимствованные из репетиционного зала, — водили по сторонам жадными поросячьими глазками в поисках не слишком пораженной болезнью добычи; обнаружились даже две стоящие в сторонке женщины — потрясающая штучка лет двадцати пяти с надменным лицом и скульптурными формами и ее богатая, некрасивая, чтобы не сказать уродливая, несмотря на изысканные манеры, одежду и маникюр, покровительница.
Однако Мик — за которого я, к собственному удивлению, по-прежнему радовался, — оказался прав. Я был аутсайдером, помехой, даже оскорблением этим страдальцам, даже большим аутсайдером, чем Les girls (как мужчины-гомосексуалы любят называть лесбиянок — подчеркивая «s» в артикле[101]), — они по крайней мере, как выяснилось, были так хорошо знакомы со всеми присутствующими, включая Мика, что чмокали их в щечку. Все это, как я уже говорил, напомнило мне вечера, проведенные в «Своднике», так что я изо всех сил старался выглядеть уверенным и спокойным, завсегдатаем, пришедшим на собрание по той же причине, что и все остальные, а не из естественной родственной симпатии, которую один гей может испытывать к другому, ставшему жертвой неизлечимой болезни (многие из выступавших призывали к «безопасному сексу», что вызывало у слушателей лишь безнадежные стоны). Короче говоря, как я обнаружил с чем-то вроде паники, я постарался выглядеть так, будто тоже болен СПИДом.
С того самого вечера я начал страдать от совершенно фантастического предчувствия. Ночь за ночью, обливаясь потом и не в силах уснуть, я снова и снова возвращался к тому затруднительному положению, в котором оказался. Вы только представьте себе: мало того что я был теперь так же лишен фальшивой близости со своими сотоварищами-геями, как сразу после появления в «Берлице», я ведь еще и сделал все, чтобы убедить Скуйлера, Мика и Ральфа Макавоя, всех, кто остался от нашей компании (да и прочих, кому было не лень выслушивать мое хвастовство), будто веду сексуальную жизнь такую же богатую, разнообразную и активную, как и они; так разве со временем кто-нибудь из них, Мик, например (я был уверен, что это окажется именно Мик), не задастся вопросом: а почему это я не страдаю СПИДом?
