К нам часто заскакивал мой художник, “как бы ненароком” (по правде говоря, это я просил его). Рассказывал последние новости из “мира искусства”. Кто где какую акцию устроил, чем поили-кормили, что показывали. За сколько и кому продали, куда пригласили. Особенно любил сплетни на “больные темы”. Кто и как разорился, к кому какой отдел нагрянул, какой следователь. Сколько они просили – и сколько взяли. А если не дали, чем кончилось. Кто куда эмигрировал – и сколько смог вывезти.
В такие моменты она вопросительно смотрела на меня, и я поспешно переводил разговор на другую тему. Поскольку все, о чем рассказывал художник, могло случиться с нами, причем в любую минуту. И она это знала.
Все вопросы по обустройству семейной жизни по-прежнему решались мной. Но после разговоров с художником она не пропускала случая, чтобы спросить: достаточно ли у нас денег и в надежном ли месте они хранятся? Хватит ли заказов по работе на погашение кредита и на жизнь? или нужно убавить траты? и если нужно, зачем покупать вещи в дорогих магазинах? если можно взять старое у знакомых?
В ответ я смеялся, потирал ладони. Врал, что нам и нашим внукам хватит.
“Ты уверен?” – спрашивала.
“Разве можно у нас быть хоть в чем-то уверенным?” – зло отвечал про себя.
“Конечно!” – говорил вслух.
Ночью я лежал и слушал ее дыхание. Она спала безмятежно, крепко – а ко мне сон не шел. Внутри, на самом дне, копошилось сомнение. Разрасталась пустота, необъяснимая тревога. “Но что? В чем дело?” – беззвучно кричал на себя.
В одну из таких ночей я решил выйти – выпить в соседнем баре, как это часто в подобных случаях делал. Чтобы не разбудить ее, брюки надел в темноте, нацепил первую попавшуюся майку. Тихо щелкнул дверью.
Этот бар нравился мне широкой стойкой из темного дерева. Тем, как тихо за полночь воркуют подвыпившие парочки и как скучает бармен. Один коньяк, другой – постепенно тревога улеглась, отступила. Я достал монеты и принялся укладывать их на лимон, плавающий в кувшине, – это была местная игра. Монеты соскальзывали на дно и не возвращались.
Когда принесли счет, я очнулся, прошелся по карманам.
“Madama Butterfly, Weiner Staatsoper”. На застиранной бумажке буквы едва читались.
Я перевернул билет: “Balkon, reihe 2, platz 14”.
…Почему она не сказала, что в тот вечер просто пересела с балкона на свободное место? Чего боялась? Красивая история с билетами в одно мгновение исчезла, но теперь это не имело никакого значения. Два месяца промелькнули незаметно, в конце августа ее увезли в клинику, и к нам как по команде нагрянула проверка. Ну а потом случилось то, что случилось.
