Дети умерли, мы с мужем тоже уйдем из жизни, если нам не будут мешать. Но главное — дети умерли, теперь и мы можем умереть спокойно... Послушайте, доктор, наверно, так говорить нехорошо, но почему нас не оставляют в покое, почему нам не дали умереть вместе с детьми?
— Ни один нормальный человек, кем бы он ни был, не имеет права допустить, чтобы у него умирали на глазах, — нехотя ответил Нобору.
О-Фуми рассмеялась. Или это только показалось Нобору. Может, он ослышался, может, то было хриплое дыхание, со свистом вырывавшееся у нее из груди...
— Выходит, видеть, как живой человек страдает, можно, а дать ему спокойно умереть — нельзя. — О-Фуми покачала головой. — Ну представьте, что вы помогли нам, спасли от смерти. А что дальше? Облегчит ли это наши страдания в будущем? Даст ли надежду на лучшую жизнь?
Нобору молча опустил голову. Он не находил ответа на этот вопрос.
И кто вообще мог бы на него ответить?
И разве этот вопрос задавала только О-Фуми? Нет, это был крик всех обездоленных, всех страждущих, всех, кто напрасно пытается найти выход из безысходной нужды. Кто ответит на него без обмана? Возможно ли вообще дать им жизнь, достойную человека? Нобору с силой сжал кулаки — так, что ногти впились в ладони.
— Доктор, кто там шумит на улице? — после долгого молчания спросила О-Фуми.
Нобору очнулся от обуревавших его раздумий и прислушался. Снаружи доносились громкие голоса и ругань.
— Соседки, должно быть, решили расправиться с О-Кину. Выйдите, доктор — остановите их.
Нобору даже не пошевелился.
— Умоляю, сделайте что-нибудь. О-Кину не виновата. Виновны во всем мы.
7
Уже совсем рассвело, но на землю опустился такой густой туман, что в нескольких шагах ничего нельзя было увидеть. По обочинам дороги женщины готовили завтрак прямо на улице. У очагов сидели только мужчины. Один из них, освещенный красными отблесками пылавшего в очаге огня, окликнул Нобору и с громким хохотом махнул рукой в ту сторону, откуда доносились женские вопли.
— Бабы давно ожидали случая, чтобы отыграться на беспутной О-Кину. Она ведь для них хуже заклятого врага. Присядьте здесь, доктор, и лучше не вмешивайтесь — они сами разберутся, — сказал он.
В тумане трудно было что-либо разглядеть, но в той стороне, где стоял дом О-Кину, слышался грохот, звон разбиваемой посуды, вопли, среди которых особо выделялись голоса О-Кэй и О-Кину.
— Не смей распускать руки! Кто тебе дал право бить меня по голове?! — Это был голос О-Кину.
