На другой день, сразу после подъёма флага, Егор явился в штаб и без колебаний сказал, что в создавшейся обстановке не считает возможным подтверждать звание отличного корабля. Это было как гром средь бела дня. Разумеется, его пытались переубедить, но Егор твёрдо стоял на своём, решив идти к успеху трудным и единственно верным путём. Он понимал, что прежнего, столь доброжелательного отношения к нему со стороны начальства больше не будет. Так оно и случилось. Даже комбриг, вроде бы понимавший Егоровы доводы, не мог не высказать своего неудовольствия таким странным поступком. Ведь полагалось, так или иначе, плыть вместе со всеми по течению в заранее намеченном русле. Но командира, получалось, занесло куда-то в сторону. Словом, Непрядова не понимали, опасаясь его какой-нибудь новой неординарной выходки. Впрочем, она не заставила себя ждать.
Выход лодки в море всегда вызывал в душе у Егора прилив благодатной энергии и тихой радости. С годами этого чувства не убавилось, просто оно сделалось более осмысленным и глубоким, поскольку его командирская доля весомо соизмерялась с судьбой всего экипажа. Он должен был заново поверить в каждого из своих моряков, равно как и они так же могли бы не сомневаться в его командирской мудрости. И только море имело право судить, насколько он прав, или всё же ошибался, оценивая собственные возможности.
Призовые торпедные стрельбы, впрочем, не казались чем-то необычным. Егору приходилось брать призы и раньше, когда он командирствовал на ТОФе, да и теперь его корабельный боевой расчёт достаточно хорошо был отработан и в море, и в кабинете торпедной стрельбы. Правда, некоторые сомнения вызвал всё-таки штурман старший лейтенант Скиба, так как из-за простуды недомогал. Но командир не мог недооценивать самоотверженности своего навигатора, отказавшегося от замены, чтобы всё же пойти в море, а не отлёживаться дома. Понимал, что работы будет ему невпроворот, и никто другой, кроме его самого, лучше эту работу на лодке не сделает.
Настали навигационные сумерки, когда береговые маяки и светящиеся знаки на фарватерах перестали выключать. Размытое солнце как бы с превеликим трудом силилось подняться над горизонтом и тотчас снова проваливалось под натиском надвигавшейся полярной ночи. Чтобы ориентироваться в такой обстановке, штурману поневоле приходилось уподобляться всевидящей полярной сове — на это уходили долгие месяцы, а то и годы упорной тренировки. Скиба это хорошо знал, а потому не хотел подводить экипаж.
