Я слышу, как сердитый разжалованный лейтенант-коммандор курсирует по коридорам. С него сняли звезды и срезали полоски но к сожалению пренебрегли тем, чтобы повесить его утром или в другое время. Ссылка, на тот случай, если вам посчастливилось не знать, относится к «Повешенью Дэнни Дивера» Киплинга. Вместо номера юмориста вам нужно послушать гнилой затянутый в корсет тенор, поющий «Повешенье Дэнни Дивера», а затем в качестве непрошеного выхода на бис — «Деревья».
Как я уже сказал, ебаный экс-коммандор заклинает меня глупостью, так что я порой и сам произношу эти ужасные многозначительные пошлости. Вчера вечером я заявил ему прямо — Господи! я больше не собираюсь терпеть его дерьмо: «Ты разве не знаешь о Джо Ривзе? О, я слышал — ему нравятся мальчики! Ты когда-нибудь слышал о чем-либо подобном, Билл? Хи-хи-хи.» Вращая глазами на Келлза.
Так что с меня хватит. И печатная машинка снова наебнулась. Я жертва хуевой машинки — человеку по сути своей не техническому, каким являюсь я, не следует покупать комиссионные механизмы — но перед тем, как попросить у командора о помощи, я буду писать кровью и иглой для подкожных инъекций.
Вмазанный метадоном. Я скупил весь юкодол Интерзоны и юга Испании. Как я уже сказал — вмазанный, неспособный, скорчившийся от бестелесного безграничного желания. Встреча с manana КиКи. Предполагается, что я снова буду лечиться. У КиКи моя одежда и деньги, и он скупо выдает мне ампулы
Я сделал заначку. С бельевой веревки свисают брюки, degage в грязном свитере как по возвращении с тенниса или прогулки по горам, наконец-то удалось обналичить один из моих особых дорожных чеков. Неладные даже мои дорожные чеки, вызывающие подозрение и тревогу. Никто не считает их поддельными или фальшивыми, вы же понимаете. Просто чувствуется что-то неладное со мной.
Толстая светловолосая тварь-сержант бросается в ноги худому уродливому рыжеволосому карманнику: редкие рыжие волосы, серая фетровая шляпа джанки, от которой, когда он ее снимает, на лбу остается полоса — такая тесная. Так вот, этот коп выходит из-за кафедры своего стола падает ниц перед этим тощим низкорослым средних лет карманником, известным как Рыжый из Бруклина, чтобы отличить его от другого Рыжего, у которого нет такого конкретного и определенного места жительства. Рыжий шарашиться назад, ожидая, что сейчас его будут обыскивать.
«Рыжий!» ужасный звук поражения, грязное сражение принято и проиграно в душе такой же угрюмой, что и тюремная камера. «Рыжик!» Он с поцелуем кусает ботинок Рыжего. Рыжий снова отходит.
