Германия широко распахнула им двери своих атомных станций. После пяти месяцев тяжкого труда их зубы стали испускать желтоватый свет, как циферблаты некоторых часов. В Италии они собирали помидоры для промышленного производства болонского соуса. Устав каждый день есть макароны, они решили возвратиться с повинной. Корабль. Море. Африка. Мимозы. Они умолили ректора дать им еще один шанс. Ректор взял с них письменное обязательство не устраивать общественных беспорядков и отправил обратно в аудиторию.
— Я должен вам кое о чем сказать, друзья мои, — роняет Рашид Хшиша, в чьих пальцах зажат белый прозрачный листок.
Сгорбившись, Рашид Хшиша расправляет норовящую выпорхнуть бумагу и раскладывает на ней табак. Мы тем временем идем к платформе. Он может соорудить папиросу на ходу. И при этом разговаривать. Он протягивает свое изделие Мураду, тот, чиркнув спичкой, делает затяжку и передает его мне. Я присасываюсь к папиросе, наполняю легкие дымом и возвращаю ее Мураду. Поезд уже стоит. Мы забираемся в вагон.
— Думаю, он хочет нас завербовать, — говорит Хшиша, балансируя на подножке.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает Мурад, чуть не наступая ему на пятку.
— А с чего бы ему вечно вертеться у нас под ногами?
— Может, поэзией интересуется, — говорю я.
В сентябре Мурад собирается устраивать свой поэтический вечер. С тех пор как начались репетиции, Смард, майор госбезопасности, преследует нас неотступно.
Рашид Хшиша, презренный торгаш:
— Пятнадцать тысяч динаров — это только базовая ставка. А еще он нам преподавательские места подыщет.
Мурад, профессорским тоном:
— Не такая уж высокая цена, если продаешь душу.
Глаза Рашида вот-вот выскочат из орбит:
— Пятнадцать штук в месяц!
Поезд трогается.
Мягкий, бархатистый свет льется на стены купе, на распоротые кресла. Цирта переходит в пригород, в далеко отстоящие друг от друга ряды бараков с крышами из гофрированного железа, потом в деревню, зеленую и охристую.
— Какой ему в нас интерес? — спрашиваю я, не отрывая глаз от пейзажа за окном.
— Он нас знает, — отвечает Рашид Хшиша. — Он знает, что мы против исламистов.
— А сам-то он против? — спрашивает Мурад, сидящий напротив меня; его лицо в тени, волос почти не видно.
— Надо полагать, — уверенно говорит Хшиша. — Он будет у нас в комнате сегодня во второй половине дня, в четыре. Приходите.
Мы обещаем.
Я опять бросаю взгляд в окно. Прокаленный, словно в печи, пейзаж, ощетинившийся сухим кустарником и редкими чахлыми деревьями, проплывает у меня перед глазами. Кроваво-красная земля. Голубовато-зеленое, с легким фисташковым оттенком, небо. Запах горящей соломы. Маки на ветру. Этот несчастный поезд. Знай себе ползет по сельской местности. Ползет как червяк. У этого состава есть своя история. Он старый. Начала восьмидесятых. Хотя не такой уж и старый. Повидал студенческие волнения. Кому-то пришлось несладко. Стычки исламистов с коммунистами.
