Поздно вечером, когда были готовы амуниция и коновязи, получены ведра, попоны и даже строевые седла, к Береговому в палатку впервые вошел Петрашко. В руках у него был огромный, в зеленых полосах арбуз.
— Здравствуй, батарея, — ласково проговорил он и осторожно положил арбуз на стол.
— Здравствуйте, товарищ помощник начальника штаба по оперативной части, — выпалил командир батареи, вытянувшись перед Арсением по уставу, но тот, не замечая выправки Берегового, с улыбкой оглядел арбуз и продолжал:
— Вот я сейчас заколю этого поросенка, и мы закусим на славу.
Неторопливо он вынул финку и одним махом рассек арбуз на две половины. Яркая алая мякоть сочна и прохладна. Арсении ел с какой-то уютной домовитостью и завидным аппетитом. Он ел и пристально смотрел на Берегового, словно решая какой-то важный вопрос.
— Трудновато тебе приходится, — просто сказал Береговой, не выдержав взгляда красных, воспаленных от напряженной работы глаз Петрашко.
Арсений промолчал. Потом, вытерев платком влажные губы, отозвался:
— Кони прибудут на рассвете. Степные. Необъезженные совсем. Предупреждаю: кони — страсть нашего командира. Не раз слышал, с каким восхищением говорит он об артиллерийском коне. Не поздоровится тому завтра, кто вольно или невольно выкажет невежество в конно-артиллерийской службе. Вот тебе наставление. Займись, я у тебя тут часок посплю. Устал.
Но как бы нарочно выждав эту минуту, в глубине лагеря возник зов. Зов подхватил часовой... другой... третий, И вот, совсем рядом, чей-то заливистый голос отчетливо произнес:
— Лейтенанта Петрашку в штаб полка-а-а!
Арсений туго подпоясался, расправил складки гимнастерки и, не проронив ни слова, ушел. Береговой раскрыл книгу и принялся штудировать премудрости конно-артиллерийской службы.
Чьи-то неторопливое, по-ночному приглушенные голоса отвлекали. Беседа журчала рядом, за палаткой. Береговой вышел.
Легкая, пронизанная звездным мерцанием ночь висела над землей. Матово-синим блеском отливали снежные вершины Тянь-Шаня. Словно лишившись своей монументальной тяжести, причудливые хребты гор как бы воедино слились с призрачным и бесконечно высоким небом. В долине от едва ощутимого ветра лениво колыхались листья бескрайних садов. Над ними плыл стойкий запах созревающих яблок, слив, груш. Тянулись к звездам великолепные пирамидальные тополя. Журчали, не смолкая, прозрачные струи арыков. Белыми лебедиными крыльями пробивались верхи палаток сквозь отягченные плодами ветви, ритмично постукивал в овражке электродвижок, мерно и молчаливо шагали по лагерю караульные и совсем по-мирному в соседнем с лагерем колхозе пели полуночные петухи.
