«Откуда ты знал? – спросил Иегуда несуществующего собеседника, чувствуя, как сердце его замирает при виде гибнущей святыни. – Ты же ничего не мог знать! Ты же умер, когда в Риме еще правил Тиберий, и Иудея лежала перед ним покорная, как смирившаяся с насилием наложница! Так откуда? Кто нашептал тебе? Ведь когда я спросил, что означают твои слова, ты просто прикоснулся пальцами к моему лбу и сказал, что и воздвигнется и разрушится святыня лишь у меня в душе. Что храм мы носим внутри себя, и это самый главный храм на белом свете. Неужели ты, как и пророки древности, учеником которых ты себя считал, умеешь заглядывать за пропасть будущих лет?»
Когда запылали потолочные балки пристройки, сделанные из привезенного сюда Иродом ливанского кедра, ушей старика донесся гортанный выдох – словно многие тысячи людей одновременно выпустили из себя воздух, перед тем задержав дыхание. Или это древний Храм застонал, как умирающий человек?
«Рухнет храм старой веры… – повторил Иегуда, невольно начиная раскачиваться. Пламя плясало в его глазах, начиная свою праздничную трапезу. – И воздвигнется храм веры новой. Рухнет храм…»
Мир лопнул напополам, словно переспевший плод, и ему уже никогда не стать прежним, даже когда истают годы скорби. Никогда.
За падением крыши Храма старик наблюдал со стен Верхнего города.
Израиль, наши дни. Иудейская пустыня неподалеку от Мертвого моря
Дядя Рувим шагнул на освещенное место из-за валуна, расположенного буквально в десяти шагах от места схватки – просто вышел из тени на свет.
– Еще не хватало, чтобы родной племянник с перепугу нашпиговал меня свинцом!
Он смотрелся совсем не таким бодрячком, каким был сутки назад, перед самым началом странных событий на Мецаде, но Шагровский с Арин в любом случае выглядели куда хуже.
– Да ну же! Ребята! Это я!
Арин сделала несколько нерешительных шагов вперед, сунула Валентину в руки автомат, а потом бросилась профессору на шею, обнимая его здоровой рукой – она едва не плакала от счастья.
Дядя Рувим обнял племянника, похлопал по плечу и заглянул в глаза, внимательно посмотрел, выискивая там что-то, известное ему одному.
– Держишься? – то ли спросил, то ли утвердительно сказал он. – Молодец. Наследственность.
– С удовольствием поплакал бы, – попытался съязвить Шагровский неуверенно, – да времени нет.
И тут же уселся на камни, почти упал, не оглянувшись. Ноги стали ватными. Усталость навалилась ему на плечи бетонной плитой. Такое бывает после адреналинового всплеска, когда чувствуешь, что рядом появился кто-то способный помочь.
