Он не ответил, заглядевшись на суровые черты Маскаранти, который, как ребенка, прижимал к груди желтую папку.
– Я с тобой говорю! – взревел Карруа.
– Да, извини. – Он перевел взгляд на него. – Я передумал. – Это называется не «передумал», а «совершил ошибку», еще одну ошибку!
Карруа составил на пол пустые бутылки из-под кока-колы.
– Можешь идти, Маскаранти. Увидимся завтра в десять. – Он уже все понял.
– Я еще на какое-то время составлю компанию Давиду, – сказал Дука, едва за Маскаранти закрылась дверь.
– Как хочешь! – раздраженно отозвался Карруа, он всегда нервничал, когда бывал чем-то растроган.
– Могу я попросить тебя об одном одолжении?
– К вашим услугам!
– Я хочу участвовать в расследовании.
Карруа сосредоточенно уставился на бутылку виски.
– Налей-ка и мне попробовать этой дряни. – Он едва смочил губы, а взглядом словно выискивал что-то на дне стакана. – Объясни толком, Дука, ты, значит, хочешь проводить это расследование вместе с Маскаранти. – В его тоне не было даже намека на вопрос.
– Неофициально. Мое имя нигде не будет фигурировать, просто я буду рядом с Маскаранти.
– Сперва все хотел бросить, а теперь – извольте радоваться – желает записаться в полицейские!..
– Говорю же – передумал.
– Почему, позвольте спросить?
Он не ответил, а Карруа не настаивал: и так ясно почему, достаточно взглянуть на Давида, который застыл у окна, точно древняя, полуразрушенная статуя.
– Хорошо. Завтра пришлю Маскаранти. – В двух стопках фотографий Карруа перевернул две верхние лицом вниз: не слишком приятно глядеть на мертвых ню. – Где тебя искать?
– Думаю, нам лучше быть где-нибудь поблизости. Остановимся в отеле «Кавур».
– Разумно. – Карруа посмотрел на часы. – Не знаю, какой из тебя полицейский, но почему бы и не попробовать? С чего начнешь?
Он и на этот раз промолчал, а Карруа не стал допытываться, заранее зная ответ. Начинать надо опять-таки с Давида Аузери. Ведь это вполне может быть убийство, замаскированное под самоубийство, такие случаи нередки, но истина почти всегда выходит наружу. Даже если девушка покончила с собой, то последний, кто ее видел, – Давид Аузери, и нет никакой гарантии, что его рассказ стопроцентно правдив. Сейчас не время об этом размышлять, потому что если в данный момент взять две души – его и Карруа – и выжать их, как лимон, то ничего оттуда не выдавишь, кроме щемящей жалости к этому парню. Но в один прекрасный день, очень скоро, они будут вынуждены спросить у Давида, где он был в тот вечер, от семи до десяти, а если он не сумеет представить убедительного алиби, придется взять его на подозрение, ибо за вышеупомянутой Альбертой Раделли, кем бы она ни была – самоубийцей или жертвой, – стоят эти фотографии, а за этими фотографиями не стоит ничего, совсем ничего хорошего.
