Многие глупцы и вертопрахи, встречая отряды городского ополчения на улицах столицы, откровенно подтрунивали, а то и издевались над этими людьми: где им было понять достоинства, оценить гражданскую доблесть и бескорыстие солдат, верно служивших своему городу и не получавших ни единого су>[52]. Сатирики представляли их в виде сборища фанфаронов, которым только бы пострелять вдоволь, которым ничего не стоит, сколько бы раз ни вышли на улицу, усеять свой путь трупами фланеров и зевак, виновных лишь в том, что глазеют на то, как они маршируют, а сами готовы уносить ноги, едва почуяв малейшую опасность. Дворяне видели в ополченцах орду оборванцев. Полки Его Величества отказывались во время официальных церемоний уступить им место. Товарищи по ремеслу, узнав в ставших сержантами и капралами и теперь гордо восседающих в седле главах участков и сенкантенье – одетых в воскресные камзолы, с туго перепоясанным толстым пузом, с мушкетом на перевязи и в напяленной на голову шляпе с султаном из перьев, бывших приятелей из соседней лавки или мастерской, осыпали их градом насмешек и, в свою очередь, отворачивались от этих, как им казалось, опереточных вояк.
Однако и Людовик XIII, и кардинал Ришелье отнюдь не разделяли взглядов этих насмешников. Напротив, они со страстным вниманием следили за деятельностью городского ополчения. Они знали, что шестнадцать его полков образуют достаточно грозную армию из тридцати тысяч вооруженных солдат>[53]и что эта армия, находящаяся целиком во власти эшевенов, то есть буржуазии – постоянно кипящего котла республиканских настроений>[54], представляет собой вечную опасность для короны, еще возрастающую в периоды народных волнений, сотрясающих королевство. Они не отрицали пользы от городского ополчения, они с видимой невооруженным глазом благодарностью принимали его службу, но они при этом, втайне от других, сохраняли по отношению к нему некую подозрительность.
Впрочем, монархия и буржуазия были втянуты в глухую борьбу уже давно, но на деле эта борьба ставила себе целью не лишить последнюю огромных привилегий, а только уменьшить ее могущество, в излишней степени, как полагали правители, опирающееся на мушкеты, копья и алебарды. Борьба эта продолжалась и при Людовике XIII, но теперь цель стала иной: нарушить спаянность, монолитность буржуазии, оторвать от общей массы верхушку, так сказать главарей, чересчур высоко взлетевших на государственной службе по ступеням социальной лестницы, дворянство мантии, которое следовало во что бы то ни стало привязать к трону, чтобы именно ему непосредственно подчинялось гражданское и военное руководство. И король ловко и умело вел за это сражение. Для начала он провел своего рода демаркационную линию между этим самым дворянством мантии и крупными торговцами и промышленниками. Первые отныне становились для него королевскими служащими, вторые, вероятно, вполне достойные уважения, все-таки особами низшего сорта, которым следовало соблюдать установленную государем субординацию. Монарх рассчитывал навязать им эту субординацию при посредстве выборов эшевенов. И вскоре вмешался в этот процесс – не просто своим присутствием, но и буквально вынудив выбрать купеческих старшин среди высших чиновников верховных судов, чья безусловная преданность трону была хорошо ему известна.
