Нашему подразделению был предоставлен дом в Далеме, симпатичном пригороде Западного Берлина. Нам выдавалась казенная гражданская одежда, мы месяцами не надевали военной формы, а наших суточных вполне хватало на безбедную жизнь. Даже сидя дома, мы могли приятно проводить время и прекрасно об этом знали.
В тот год не случалось и двух похожих друг на друга дней, но теперь, оглядываясь назад, я все же устанавливаю некую закономерность. Мы даже просыпались не так, как американские военные, жившие в паре миль от нас, в казармах Эндрюз и Макнейр. У нас не было побудок. Вместо этого в семь часов утра к нам стучалась уборщица и приносила кофе. Наши приемники были настроены на спокойную музыку немецких и австрийских радиостанций. Передачи американского военного радио были для тех, кто прозябал в казармах. Наверно, в Берлине тогда шел и дождь, и снег, но сейчас я помню, как стою на балконе и вижу деревья и особняки, утопающие в лучах солнца. Завтракать я иду в кондитерскую в трех кварталах от нашего дома, где подают превосходный кофе и Hörnchen.[1] Там я беру с полочки номер "Берлинер моргенпост" и, заказав вторую чашку, читаю о последних кознях русских.
Вернувшись в наш дом, я вместе с другими сотрудниками иду в кабинет Маннштайна, нашего главного специалиста по проверке. Маннштайн — рослый немец, в свое время удравший из армии вермахта на Крите. У него особый дар раскусить каждого из многочисленных перебежчиков с восточной стороны и определить, с кем из них стоит поговорить. Он притворяется то заботливым отцом, то циником, то солдафоном, наводящим ужас на мальчишек в восточногерманской форме. Поработав со всеми перебежчиками, попавшими к нему за день, Маннштайн передает их нам для допроса. Нас, следователей, шестеро: два сварливых немца, которые имеют опыт разведывательной работы и знают, что делают, и четыре американца, которые попали в армию прямо со студенческой скамьи и не знают, что делают, но очень стараются, и что-то у них все-таки получается.
Паренек, доставшийся мне в это утро (источник, как мы называем таких людей), — из части, расположенной в Эберсвальде, под Берлином. Приведя его в свой кабинет, я достаю карты Эберсвальде и окрестностей. Тем временем уборщица ставит на стол две бутылки пива. Это единственная хитрость, которую мы применяем, — накачиваем источников пивом. Нам полагается пить вместе с ними, а чтобы следователи не захмелели, уборщица приносит еще и кофе. Я усаживаю источника так, чтобы свет падал ему на лицо, и хорошенько его рассматриваю. Он весь в угрях, форму свою он не снимал, должно быть, уже целую неделю, и у нее соответствующий вид и запах. Тем не менее паренек производит приятное впечатление: угловатый, застенчивый. Такие ребята мне нравятся больше, чем те, которые много мнят о себе. Я даю ему пачку сигарет, он закуривает, и мы оба удобно усаживаемся, потягивая пиво.
