по-моему, оно очень хорошо подходит для этих бледных бедер, для этих лоснящихся черных завитков. Я помню, как поблескивали эти волосы в полумраке комнаты, когда на них падал нечаянный луч света с улицы. Нет, определенно, с Кьеркегором у меня ничего не получается, и я откладываю книгу в сторону.
До закрытия остается еще полтора часа. Слова Манни о писателях-южанах не кажутся мне убедительными, и я жалею, что мне не хватает образованности, чтобы достойно ему возразить. Но если я не умею поставить Манни на место, то есть ведь много других людей, которые способны это сделать, — и внезапно у меня возникает желание почитать что-нибудь из того, что эти люди написали. Взяв с полки антологию поэтов Юга, я быстро ее перелистываю и нахожу "Оду на смерть конфедерата" Аллена Тейта — забористая вещь.
Надгробья одно за другим, не страшась наказанья,
Отдают имена на потеху стихиям,
Воет ветер, ветер без памяти…
Как всегда, я оказываюсь во власти стихов, поэтов Вандербилтской школы, а когда дохожу до строк:
Там кроткий змей зеленеет в листве шелковицы,
И беснуется жало, пронзая глубокую тишь, —
Кладбищенский страж, у него мы все на счету!
меня охватывает какое-то нездешнее очарование. Затем я нахожу поэта, чьи стихи действуют на меня сильнее всего. Это Доналд Дэйвидсон, мой старый учитель. Я читаю его стихотворение "Ли в горах" и, кажется, слышу глуховатый голос самого Дэйвидсона, декламирующего те самые строки. Окончена Гражданская война, и генерал Роберт Ли, ставший президентом Вашингтонского университета, обращается к своим студентам:
Юноши, Бог отцов справедлив
И милостив, кровью своей, окропившей
Младой ваш алтарь, отмеряет Он дни,
Отмеряет добро,
Тем даруя нам жизнь…
Он никого не забудет, не отречется
Ни от своих детей, ни от детей их детей —
Ни от кого в грядущих веках, в ком бьется верное сердце.
Никакие рассуждения Кьеркегора о Боге не доходят до меня так, как эти стихи Дэйвидсона. "Верное сердце" — эти слова живут во мне с тех пор, как я впервые услышал их три года назад. Как странно — я сижу в Берлине и думаю о генерале Ли, человеке из совсем другого мира. Между прочим, я никогда им особенно не увлекался. Там, на Юге, его так прославляют, к месту и не к месту, что это быстро приедается, но теперь меня почему-то тянет к нему. Среди книг по истории я нахожу какой-то толстый том о Гражданской войне и сажусь читать про то, как сначала Ли не может решить, чью сторону принимать — Союза или Вирджинии. Но верное сердце побеждает, и он отправляется на родину. Листаю дальше. Вот подполковник английской армии, тайно покинув место своей службы в Канаде, приезжает к Ли в Вирджинию после мэрилендской кампании и находит, что генерал — "прекрасный образец английского джентльмена". Когда части под началом Ли капитулируют в Аппоматоксе, союзный генерал встречает пленных с воинскими почестями. "Было дано указание, и когда командир какой-то дивизии проезжает мимо нас, военачальников, наш горнист тут же дает сигнал, и весь строй, справа налево, полк за полком, приветствует врага, беря ружье "на плечо". Впереди колонны, печально склонив голову, едет Гордон. Услышав шум, производимый салютующими солдатами, он поднимает взгляд и все понимает. Красиво повернув коня, он ставит его на дыбы, как бы сливаясь с ним воедино, и почтительно приветствует нас, опустив шпагу и уперев ее острие в носок сапога. Потом, обернувшись к своим солдатам, приказывает, чтобы вся колонна прошла мимо нас, тоже взяв ружье "на плечо" — честь в ответ на честь. Честь. Верное сердце. Я пропустил битву при Нашвилле и теперь возвращаюсь к этому месту. Декабрь 1864 года. Худ, двинувшись на север от Алабамы, осадил Нашвилл, но у него слишком мало войска, чтобы взять город. Четырнадцатого декабря союзный генерал Томас быстро охватывает фланг южан и гонит пикеты Хаммонда через Грэнни Уайт Пайк — и тут я чувствую, как кто-то кладет мне руку на плечо. Я поднимаю голову и вижу Эрику. В библиотеке пусто. Эрика уже заперла двери и погасила свет.
