Но отчего-то, в то время как ее тело росло, никакого прогресса в Силе у нее не намечалось. У Лазутчика был дар предвидения. Например, во время спаррингов, открывшись Силе, она иногда могла предсказывать ходы противников, прежде чем те успевали их сделать. Собственно, своим прозвищем она была обязана умению оценивать ситуацию и просчитывать ее чуточку быстрее остальных, как и подобает находчивому разведчику. Но даже это умение ускользало от нее, когда она волновалась или расстраивалась, а что касается остальных традиционных джедайских приемов…
Изредка ей удавалось силой мысли поднять со стола стакан и перенести его в свою ладонь… но намного чаще стакан выскальзывал на полпути и разбивался. Или взрывался, если она сжимала его слишком сильно. Или ракетой взмывал к потолку и падал обратно дождем осколков и брызг голубого молока. Не надо быть мрлсси, чтобы слышать, о чем вполголоса переговаривались мастера-джедаи, когда она проходила мимо. Не надо быть шибко умным — а Лазутчик была умна — чтобы замечать, как другие ученики пялятся на нее, или смеются, или, хуже всего, покрывают ее ошибки.
Когда ей исполнилось тринадцать, Лазутчик оставила всякую надежду стать джедаем. И когда учитель Йода вызвал ее для приватной беседы в Зал Тысячи Фонтанов, она еле доползла туда на пермакритовых ногах, чувствуя тяжесть в желудке и ожидая услышать, в какое подразделение Сельскохозяйственного Корпуса ее назначили. «Достойная работа, — всегда говорили люди. — Почетная работа». Это лицемерие выводило ее из себя. Как будто мало того, что она не смогла выполнить единственное свое желание, так они еще притворяются, будто мотыга не отличается от светового меча, а грязь картофельного поля столь же романтична, как пыль десятков планет под ногами.
Когда Лазутчик вошла в комнату, ее лицо было мокрым от слез, а поскольку она постоянно вытирала хлюпающий нос, на рукаве блузки красовалось большое мокрое пятно. Учитель Йода посмотрел на нее, озабоченно скривил круглое морщинистое лицо и спросил, почему она плачет.
— Только джедаи должны гасить эмоции, — дерзко ответила Лазутчик в промежутках между всхлипами. — Фермеры могут плакать сколько влезет.
Тогда он сказал ей, что Шанкар Ким хотела бы взять ее к себе в падаваны; и Таллисибет Энвандунг-Эстерхази, которую друзья прозвали Лазутчиком, ушла с классическим, как она потом решила, «после-Йодовским ощущением»: сверхъестественно глупой и до одури счастливой.
