— Посмотри на полковника Нордекова, — сказалъ Ранцевъ, показывая на человѣка, закуривавшаго у фонаря. — Ты понимаешь, его нельзя сейчасъ оставлять одного. Онъ дошелъ до точки. Онъ стоитъ надъ пропастью. Мы должны его спасти и сдѣлать его своимъ. Слѣди за нимъ все время… Переговори, когда найдешь это нужнымъ… Я его насквозь вижу. Проклятый Стасскiй!.. Развѣ можно говорить такъ слабымъ духомъ… А, между прочимъ я никогда не ожидалъ, что будетъ день, когда и онъ прозрѣетъ.
За эти три часа, что продолжался докладъ и пренiя, Нордековъ постарѣлъ на тридцать лѣтъ. Сгорбившись, поднявъ плечи и опустивъ голову, онъ тщетно пытался раскурить на ночномъ вѣтру папиросу. При свѣтѣ фонаря было видно его ставшее совсѣмъ сѣрымъ лицо. Наконецъ, папироса пыхнула. Нордековъ пошелъ впереди Ранцева и Ферфаксова. Походка его не была его обычной бравой и легкой поступью. Такъ, какъ онъ шелъ сейчасъ — топиться ходятъ, или подходятъ къ эшафоту съ качающейся надъ нимъ веревкой висѣлицы. Ферфаксовъ понялъ, что приказалъ ему Ранцевъ и удивился проницательности своего бывшаго начальника.
«Впрочемъ», — подумалъ онъ, — «Ранцевъ, какъ офицеръ, умѣетъ читать въ человѣческихъ сердцахъ и угадывать въ нихъ холодъ смерти».
Онъ прошелъ за Нордековымъ къ спуску въ подземную дорогу, онъ стоялъ съ нимъ на платформѣ въ ожиданiи поѣзда, сѣлъ съ нимъ въ одинъ вагонъ — Нордековъ не видалъ его.
Сложная и тяжелая работа шла въ душѣ у Нордекова. Докладъ Стасскаго точно открылъ ему глаза. Какъ все было безнадежно и безотрадно!
«И все это говорилъ Стасскiй, первый умъ Россiи!..
Какое общество собралось слушать его и какъ слабы были возраженiя! Большевики побѣждаютъ и нѣтъ силы, могущей противоборствовать ихъ побѣдѣ. Ужасно!.. Всѣ мечты, все то, чѣмъ онъ жилъ всѣ эти годы — только мечты… И не только дивизiи, бригады, полка, но даже и батальона онъ никогда не увидитъ… Значитъ: — вѣчно… До самой смерти — экспортная контора и возня съ тяжелыми ящиками, писанiе накладныхъ и коносаментовъ и тѣсная, по совѣтски уплотненная жизнь на виллѣ «Les Coccinelles».
Нордековъ тяжело вздохнулъ.
Онъ жилъ мечтами возвращенiя въ Россiю. Ему казалось, что стоитъ вернуться въ Россiю — «домой» и все станетъ по старому. И жена его будетъ опять той милой красивой Лелей, съ которой такъ дружно, весело и хорошо жилось. Онъ, сидя въ душномъ вагонѣ электрической Парижской дороги, мечталъ о Петербургѣ и о Красномъ Селѣ, гдѣ лучшiе прошли его годы.
