Она усмехнулась. "Как легко разрешил он все ее страхи! Одна в Харбине… С Замятиными, Канторовичами?" Едкая, горькая мысль мелькнула в голове: — "солдатская жена"… Им слава!.. Ордена… Георгиевские кресты… Им раны в утеху… Сама смерть их славою и честью венчает… А нам?… их женам?… матерям их детей?…
Одни горючие слезы…" С полверсты они ехали молча, шагом. По сторонам были сжатые гаоляновые поля.
Острые стволы снятых стеблей торчали из бурой земли. Вдали показался пожелтевший карагач и еще зеленые, но с поредевшей листвою раины у переезда. Сейчас и казармы.
— Знаешь, что… Когда твоя сотня пойдет на войну, я пойду тоже… сестрою милосердия. Мне Березов говорил, при нашем отряде будет летучка.
Она подняла голову. На ней была легкая соломенная шляпка — канотье с вуалью. Из-под вуали, закрученной на поля, были видны блестящие, вдаль устремленные глаза. Ей то, что она сказала и что она решила сделать, казалось подвигом, куда большим того, на какой шел Петрик. Розовые губы приоткрылись и стали видны нетронутые, свежие зубы. Красивым жестом она, поправляя волосы, выбила локон на лоб.
Вечерний воздух вливался в ее грудь. Она глубоко вдыхала его. Так проехали они до казармы. Петрик молчал.
— А Настя? — вдруг сказал он.
— Да… Настя, — тихо повторила она. Ее голова опустилась. Глаза были прикрыты тенью ресниц. Румянец поблек — и точно пожелтели и обвисли щеки.
И уже слезая с лошади в протянутые ей объятия Петрика, она капризно кинула:
— Ну, придумай сам что-нибудь… Видишь, какая мы тебе обуза… — И со злобой добавила: — Жалеешь теперь, что женился!..
Петрик задержался на конюшне. Он сам делал массаж и бинтовал ноги своим лошадям.
Обыкновенно Валентина Петровна ему в этом помогала. Сейчас она поспешно ушла к себе. Она не могла оставаться на людях. Слезы подступали к глазам.
Она прошла в спальню, взяла у амы Настеньку и, не раздеваясь, как была, в легкой светло-серой амазонке села в кресло у раскрытого окна. Солнце опускалось за лиловые горы и тень сумерок покрывала поля. Нигде никого не было видно.
Настенька тихо лежала на коленях и улыбалась матери. Валентина Петровна охватила ладонями колени и, нагнувшись, смотрела на дочь. Таня заглянула к ней.
— Барыня, переодеваться будете?
— Нет, Таня.
— Прикажете зажечь лампы?
— Не надо, Таня.
Таня ушла и плотно притворила за собой дверь. Она знала, что, когда «такое» находило на ее барыню, — лучше оставить ее в покое.
Валентина Петровна думала.
"Однако как же, в самом деле, разрешался этот вопрос раньше? Война?.. Она перебирала мемуары, прочитанные ею в "Русской Старине", "Историческом Вестнике",
