Волосы царственной мантией лежали на ее спине.
"Рыжий", — думала она. — "Здесь, где-то подле, орудует какой-то рыжий.
Распилил тела китайцев, как тогда распилили тело Портоса".
— Петрик, — воскликнула она. Отчаяние было в ее голосе. — Петрик!.. да ведь это!..
И опять сдержалась. Она остановилась в углу спальни у большого зеркального шкафа.
С ее уст чуть не сорвалось имя — Ермократ! Но слишком казалось невозможным.
Если это он, значит, он до нее добирается. И доберется, и будет душить обезьяньими руками с широко отставленным большим пальцем, а потом распилит ее тело на куски и разбросает по полям.
— Да ты, Солнышко, не пугайся. Его теперь поймают. А не поймают — сам уйдет от греха подальше.
— Уйдет… Да, хорошо, если так!.. Но как страшно все это, Петрик!..
Она не спала ночью. И Петрик, несмотря на усталость, плохо спавший, часто просыпался. При свете лампадки видел, что она не спит и плачет.
— Что ты, Солнышко?
— Ничего, родненький, так… страшно стало… За тебя страшно… За Настеньку…
Какие люди тут ходят… И так близко.
— Сюда не придут.
За окном ровный лил дождь. Шумела вода по крыше. Громы ушли далеко. Зарницы не мерцали за портьерами.
— Это здешние грозы тебя раздражают.
— Да, может быть… Спи, мой ясный. Ты же устал. Обо мне не думай.
Он закрывал глаза и думал о ней. "Как ей одиноко и скучно, должно быть".
За ужином она рассказывала о посещении Старого Ржонда и приглашении к Замятиным.
"Она жидовка… и там игра будет", — думал Петрик. — "но для нее это развлечение. Не может она жить, как я, одними казарменными интересами. Там она поиграет на рояли. Может быть, и ценители найдутся".
Он открыл глаза. Она лежала на спине. Свет лампадки отражался искорками в ее широко раскрытых глазах. В них были слезы.
— Ты все не спишь? Спи, пожалуйста, — сказал он.
— Я сейчас засну.
— Знаешь, что я надумал. И правда: поедем к Замятиным девятнадцатого. Все людей повидаем.
— Там, Петрик, азартные игры. И нельзя там не играть… Они обижаются.
Петрик долго не отвечал. Какая-то, должно быть, дерзкая мысль пришла ему в голову. Он сел на постели.
— Ну, что же, Солнышко, — сказал он. — У меня есть отложенные на приданное Настеньки деньги… Там две тысячи… Игранем. С волками жить по-волчьи выть. С игроками надо играть… Ну, а если — с подлецами?
— Мы, Петрик, к подлецам не пойдем. Не думай об этом. Делай, как знаешь. Я вовсе уже не так этого хочу. Мне только не понравилось, как Старый Ржонд говорил о белой вороне… А потом эта история… Я боюсь… Друзей-то у нас так не будет, если тебя за гордого будут считать.
